– Опять вся юбка в чернилах, – сказала она. – Нельзя ли быть поаккуратнее?

– Я очень сожалею, – ответила девочка без_ тени сожаления. Сквозь сон она чувствовала, как благословенная вода стекает по ее рукам, струйками бежит по смуглому животу. – Неферу-хебит тоже пожурила меня за выпачканную юбку. Но я правда не знаю, как вышло, что чернила пролились опять.

– Урок прошел хорошо?

– По-моему, да. Мне не очень нравится школа. Слишком много надо запоминать, и я все время жду, что Хаемвиз вот-вот набросится на меня. И еще мне не нравится, что там нет других маленьких девочек.

– Есть ее высочество Неферу.

– Это совсем не то. До глупого хихиканья мальчишек ей дела нет.

Нозме фыркнула. Ее так и подмывало сказать, что Неферу вообще ни до чего нет дела, но она вовремя вспомнила, что эта ясноглазая хорошенькая малышка, которая, широко зевая, бредет к постели, – любимица великого фараона и, без сомнения, выбалтывает ему каждое слово, услышанное в детской. Нозме не одобряла никаких отступлений от традиции, и потому сама идея обучения девочек, пусть даже они царские дочери, вместе с мальчиками служила для нее источником постоянного раздражения. Но фараон сказал. Фараон хотел, чтобы его дочери были образованными, и они стали образованными. Нозме проглотила ересь, которая так и рвалась у нее с языка, и наклонилась поцеловать маленькую ручку.

– Доброго сна, царевна. Что-нибудь еще нужно?

– Нет. Нозме, Неферу пообещала повести меня после сна в зверинец. Можно?

Эта обычная просьба, столь же предсказуемая, как ненасытная любовь девочки к сладкому, вызвала у Нозме редкую для нее нежную улыбку.

– Разумеется, только возьми с собой рабыню и стражника. А теперь спи. До скорой встречи.

Она сделала знак двум рабыням, молчаливо застывшим в темном углу, и вышла из комнаты.

Блестящие от пота негритянки подошли ближе, и их опахала беззвучно закачались над головой Хатшепсут.

Легкие воздушные волны одна за другой катились над ее телом, пока она лежала и смотрела, как, чуть посвистывая, колышутся перья, но вот ощущение безмятежного покоя овладело ею целиком. Ее глаза закрылись, и она повернулась на бок. Жить так приятно, хотя Нозме и покрикивает иногда, а Тутмос все время дуется.

«И чем он опять недоволен? – засыпая, подумала она. – Я бы хотела быть солдатом, учиться стрелять из лука и бросать копье. Мне бы понравилось шагать с другими воинами в строю и сражаться».

Над ее головой кашлянула нубийка, из-за соседней двери донесся скрип и протяжный вздох – это опустилась на свое ложе Нозме. Небольшой черного дерева валик приятно холодил шею Хатшепсут, и скоро она отправилась в плавание по реке грез. И заснула.

Когда она проснулась, солнце стояло высоко, но уже не обжигало. Вокруг нее отряхивал летаргию дневного сна дворец, неуклюже, точно бегемот из грязи, поднимаясь вечеру навстречу. На кухнях болтали, гремя посудой, повара; из коридоров неслись смех и шарканье многочисленных ног. Когда она, свежая, отдохнувшая, полная энергии, вышла из своих покоев, садовники уже трудились среди уходящих за горизонт клумб, занятые прополкой и подравниванием экзотических цветов, согнувшись, таскали воду для поливки сотен сикоморов и ив, которые делали царские владения похожими на пронизанный солнечными лучами ароматный лес. Мимо то и дело проносились пестро раскрашенные птицы, быстрые как молнии, а небо над головой было таким же голубым, как краска для век, которой пользовалась ее мать. Она побежала; рабыня и стражник тоже прибавили ходу, чтобы не отстать. При ее приближении садовники один за другим оставляли работу, вставали и кланялись, но она едва их замечала. Обожание, которым ее, дочь бога, дарил весь свет, едва она научилась ходить, давно стало для нее привычным, и теперь, к десяти годам, вера в собственное предназначение стала частью ее самой, превратилась в естественную и бессознательную уверенность в том, что ее мир устроен как нельзя более справедливо. В нем обитал царь – бог, ее отец. Рядом с ним находилась божественная супруга, ее мать. Там же были Неферу-хебит, ее сестра, и Тутмос, сводный брат. Наконец, в нем жили люди, чье единственное предназначение заключалось в том, чтобы поклоняться ей, а за высокими стенами дворца простирался бесконечно прекрасный Египет – земля, которой она никогда не видела своими глазами, но одно присутствие которой наполняло ее священным трепетом.

Однажды, год тому назад, она, Хапусенеб и Менх задумали побег. Они планировали выбраться из дворца и днем, когда все будут спать, отправиться в город. Потом они собирались пойти к Менху, чей дом стоял на милю выше по течению, поиграть на корабле его отца. Но привратник, хоронившийся в сторожке у больших медных ворот, поймал их. Менха выпорол его отец, Хапусенебу тоже досталось, но ее отец ограничился суровым выговором. Еще не настало время, сказал он, когда ей можно будет покидать надежное убежище дворца. Ее жизнь драгоценна. Она принадлежит всей стране, и потому ее следует хранить и защищать, объяснил он. А потом посадил ее себе на колени и угостил медовыми пирожками и сладким вином.

Теперь, год спустя, она почти забыла о том случае. Почти. Но одно она уяснила. Когда она станет взрослой, то сможет делать все, что захочет, но до тех пор надо ждать. Ждать.

Неферу уже стояла у ограды зверинца, одна. Она обернулась и улыбнулась Хатшепсут, когда та, запыхавшись, подбежала к ней. Лицо Неферу было бледно, глаза измучены. Она не спала. Ладошка Хатшепсут скользнула в руку сестры, и они пошли.

– Где твоя рабыня? – спросила Хатшепсут. – Мне пришлось взять свою.

– Я ее отослала. Люблю иногда побыть одна, я ведь взрослая и могу почти всегда поступать так, как захочу. Ты хорошо отдохнула?

– Да. Нозме храпит, как бык, но я все равно уснула. Правда, когда тебя нет на соседнем ложе, мне скучно. Комната кажется такой большой и пустой.

Неферу рассмеялась.

– На самом деле это очень маленькая комнатка, милая Хатшепсут, и ты в этом убедишься, когда тебя переведут в большие, гулкие покои, наподобие моих. – В ее голосе прозвучала горечь, но младшая сестра ничего не заметила.

Они миновали ворота и неторопливо пошли по широкой, окаймленной деревьями дорожке, вдоль которой выстроились клетки, занятые в основном разнообразными животными. Одни были местные – каменный козел, семейство львов, газели; других отец девочек привез из дальних земель, где воевал в молодости. Почти все звери спали в темных углах клеток, их знакомый теплый запах окутывал царевен, когда они проходили мимо. Дорожка упиралась прямо в главную стену зверинца, такую высокую, что, когда девочки подошли к ней, им показалось, будто это тропа внезапно выгнулась перед ними и закрыла солнце. К ограде прилепился скромный глинобитный домишко из двух комнат, жилище смотрителя царского зверинца. Тот уже стоял на крыльце, дожидаясь их. Едва они приблизились, он сошел на землю, опустился на колени и уткнулся лицом в пыль.

– Приветствую тебя, Небанум, – сказала Неферу. – Можешь встать.

– Приветствую вас, царевны. – Старик с трудом поднялся на ноги и встал перед девочками, склонив голову.

– Здравствуй, Небанум! – сказала Хатшепсут. – Ну, веди нас к маленькой газели! Она здорова?

– Здорова, ваше высочество, – ответил Небанум торжественно, хотя его глаза озорно сверкнули, – но все время хочет есть. Она у меня в отдельном загоне за домом, прошу покорно следовать за мной. Очень шумная малышка. Мычала всю ночь.

– Ой, бедная! Она, наверное, по маме скучает. Как ты думаешь, можно мне ее покормить?

– Я приготовил немного козьего молока на случай, если вы, ваше высочество, захотите попробовать. Но я должен предупредить ваше высочество, что это очень сильное молодое животное, оно может сбить ваше высочество с ног или пролить молоко вам на юбку.

– О, это не важно. Вы двое, – она повернулась к своим терпеливо потеющим провожатым, – оставайтесь здесь. Сядьте вон под дерево или еще куда-нибудь. Я не убегу.

Она шагнула к Небануму: