Вся ее злость тут же прошла.
– Поднимись, жрец, – сказала она. – Вижу, пока меня не было, ты даром времени не терял.
Несмотря на шутливый тон ее слов, Сенмут сразу угадал раздражение, прячущееся за царственной улыбкой. Он снова поклонился:
– Мое время было употреблено с пользой, о божественная, хотя необыкновенная щедрость вашего подарка и склоняла меня порой к безделью.
И он бесхитростно посмотрел ей прямо в глаза, а она отвела взгляд, чувствуя, что от ее гнева не осталось и следа.
– Я сделал несколько рисунков, которые ждут вашего одобрения.
– Ну так пойдем посмотрим на них, ибо мне не терпится начать строить, и я знаю, что именно, – резко ответила она.
Мгновение они стояли, улыбаясь друг другу и радуясь тому, что снова вместе. Он знал, что скоро она станет регентом, ибо, несмотря на то что фараон не сделал никакого официального заявления, Фивы полнились слухами, и о ее коронации как божественной соправительницы и великой царственной супруги было известно всем. Он подумал, что покачивающаяся надо лбом кобра очень к лицу Хатшепсут. Она словно символизировала скрытые возможности и потаенную силу девушки, которые только и ждут, когда их отпустят на свободу. А еще он подумал, что двойной венец пойдет ей даже больше. Она устремила на него исполненный тихого счастья взор прищуренных от яркого солнца глаз, пряди черных волос скользили по ее лицу. Благодаря урокам Та-кха'ет, которая научила его ценить женщин, он видел в ней не только прекрасную царицу и богиню, но и женщину, притягательную и таинственную. Ему захотелось отвести непокорные пряди с ее лица и заправить их ей за уши, но он только скрестил на груди руки и приготовился ждать ее приказа.
– Веди нас к тебе, – сказала она наконец, – вместе выпьем вина с медовыми пирожками и посмотрим твои планы.
Они вошли в его покои, где Та-кха'ет поприветствовала свою госпожу и принесла красного вина в алебастровом сосуде, золотые кубки для питья и серебряное блюдо с засахаренными финиками и медовыми пирожками. Едва Та-кха'ет закончила, Сенмут, озабоченно раскладывая на столе свои чертежи и пергамента, рассеянно отослал ее прочь и, еще раньше чем она закрыла за собой дверь, забыл о ее существовании.
– Вот что я имею в виду, – заговорил он, раскладывая свою работу на столе.
Она склонилась над чертежами, ее волосы и ожерелья качнулись вперед. Несмотря на ее близость, Сенмут смотрел только на желтые папирусные листы, позабыв обо всем, кроме тонких черных линий, оставленных на них его пером.
– Видите, ваше высочество, я совсем не пытался устремить здание вверх, ибо, как вы говорили, ни одно строение не может тягаться с утесом Гурнет. Поэтому я задумал построить несколько террас, одну над другой, так, чтобы со дна долины они вели к вашему святилищу, высеченному глубоко в скале.
Она потянулась за пирожком, откусила и, задумчиво жуя, продолжала созерцать пергамент.
– Начало хорошее, – сказала она, – только террасы должны быть длиннее и шире, не надо, чтобы они лепились к скале. Исправь!
Он покорно взял в руки перо, и вскоре у нее вырвался возглас удовлетворения:
– Вот! Постройка должна быть легкой и изящной, как я сама.
– Ступеней не будет, – продолжал он. – Думаю, лучше всего сделать длинную покатую дорогу, переходящую в плавный подъем. А на первой и второй террасах и у входа в святилище я поставлю ряды колонн на большом расстоянии друг от друга, чтобы было больше воздуха. – Несколько легких движений пером, и она поняла, что он имеет в виду; ее глаза вспыхнули.
– В моем храме должны быть и другие святилища, не только мое, – сказала она. – Я хочу, чтобы там были святилища Хатор и Анубиса, а все вместе должно быть посвящено Отцу моему, Амону. И у него тоже должно быть свое святилище.
– И все они будут находиться в скале?
– Думаю, да. Пусть твой инженер отрабатывает свой хлеб. А теперь налей мне еще вина.
Он наполнил оба кубка, они откинулись на спинки сидений и так увлеклись беседой о будущем храме, что пропустили час полуденного отдыха.
– Я хочу, чтобы работы начались немедленно, завтра, – говорила она. – Собери рабов и начинай расчищать место для строительства. Если понадобится, используй то, что осталось от храма Ментухотепа.
– Расчистка займет много времени, ваше высочество. У подножия утесов грунт поднимается, его нужно будет срезать.
– Это твое дело. Бери все, что тебе потребуется. Жрецы одобряют мой выбор; я убедилась в этом в тот самый день, когда впервые увидела это священное место, так что ничто не мешает нам начать немедленно. Я еще покажу моему брату, на что способна царица!
Мрачные мысли тут же овладели ею, и он, не отрывая кубка от губ, видел, как сжимавшая пергамент рука упала на колени, а гладкий лоб под золотой диадемой со змеей прорезали морщины. Она положила ногу на ногу и начала болтать украшенной драгоценностями ступней. Вдруг она бросила на него холодный, оценивающий взгляд, так похожий на взгляд ее отца, что Сенмут еле скрыл трепет.
– Через два дня я войду в храм, где меня коронуют регентом Египта, – сказала она, но он не ответил, ожидая продолжения летучей мысли.
– После этого моя жизнь изменится, жрец. Многие из тех, кто сейчас благосклонно кланяется и зовет меня «ваше высочество», станут прятать глаза от царя и скрывать от меня свои мысли. Поэтому мне пора начинать очень осторожно возводить вокруг себя стену из тех, кому я могу доверять.
Она перестала качать ногой и снова пронзила его взглядом.
– Доверять, – медленно и задумчиво повторила она, не сводя глаз с его лица. – Что скажешь, жрец, если я сделаю тебя управляющим Амона?
В первые секунды изумления мысли Сенмута устремились назад, к его самому первому дню в Фивах, когда в белом с золотом кабинете высокомерный надушенный слуга бога со скучающим видом выслушивал данные ему, Сенмуту, рекомендации, которые сбивчиво перечислял его отец. Он снова почувствовал себя маленьким и смущенным, и даже резкий запах нервного отцовского пота на миг вспомнился ему.
– Ваше высочество, я не понимаю, – сказал он. Она коротко рассмеялась:
– Все ты понимаешь. Ты с самого начала показал, что умеешь быть осторожным. Ты сумел сохранить гордость и остаться верным своему другу и мне перед лицом самого фараона, а это непросто. Ты нужен мне в храме, Сенмут, как мой защитник. Я люблю бога, Отца моего, и почитаю его служителей, но я не дура. Я слишком молода, чтобы занять царский престол, и у меня нет опыта. В храме найдется немало таких, кто не остановится перед тем, чтобы шпионить за мной, опасаясь за собственное положение. Я поставлю тебя над ними управляющим, и ты будешь служить мне верой и правдой. Это я знаю. Теперь ты понял?
Он понял, но все равно видел только спину отца, павшего ниц перед человеком в ослепительно белых одеждах, и собственные загрубелые от работы руки, протянутые в неуверенной мольбе.
– Я и раньше говорил, что живу лишь для того, чтобы служить вам, – ответил он, – и останусь верен своему слову. Никто, кроме вас, не заслуживает поклонения.
Воспоминания о том первом дне еще не отпустили Сенмута, и потому в его голосе прозвучали горечь и легкое высокомерие; чтобы лучше разглядеть Хатшепсут, он слегка запрокинул голову.
Его тон не ускользнул от ее внимания, и она одобрительно кивнула:
– Тогда решено. Изгоняй из храма всякого, кто покажется тебе неблагонадежным, и не страшись никого, кроме меня. Каждый день в часы аудиенций ты 'будешь приходить ко мне с докладом, а я приставлю к тебе жезлоносца, чтобы он объявлял о твоем появлении, и писцов, чтобы повсюду следовали за тобой. Ты будешь управляющим скотным двором и садами Амона, ибо я знаю, что ты имеешь опыт и в том и в другом, и горе любому, кто осмелится отказать тебе в чем бы то ни было!
Он по-прежнему сидел и смотрел на нее, но его ум лихорадочно работал. Ответственность, которая возлагалась на него, устрашала, но она со своей обычной проницательностью сумела подобрать для него именно ту должность, с которой он наверняка справится, не зря ведь он родился на ферме. Он знал, что у него все получится. Что касается других обязанностей, невысказанных, то тут он не был так уверен, однако не сомневался, что, пока он исполняет обязанности главного управляющего, никакого недовольства в храме не будет.
