Инени промолчал, но кривая улыбка тронула его губы и постепенно согрела его холодные серые глаза. Ему тоже нравился новый царевич короны, и он находил эту девочку куда более решительной и способной, чем тот юнец, который должен был получить этот титул, а вместо этого дулся теперь в покоях матери, отказываясь выходить. Наконец он сказал:

– Повиноваться приказу вашего высочества – наслаждение для меня. Пошлите этого человека ко мне, и я стану его учителем.

По правде говоря, новый ученик был уже не нужен ему. Он собирался отойти от дел, чтобы порадоваться на старости лет плодам долгой и верной службы: своим женам, сыну, саду. Но в этой просьбе он не мог отказать.

«Что ж, посмотрим, каким знатоком характеров окажется маленькая царевна, – думал он, выходя наружу и делая знак факельщикам и стражникам, которые ждали его у входа. – Я слишком давно служу фараону, чтобы поверить, что он не окажется очередным насмерть перепуганным недоноском, которому не мешало бы поубавить честолюбия». Так размышлял Инени, шагая к дому сквозь ароматную, унизанную звездами ночь. Он устал.

Ранним утром следующего дня Сенмут проснулся от громкого стука в дверь, и, не успел он встать, как комната наполнилась людьми. Первым вошел филарх, раздраженный и не выспавшийся; он отрывисто поздоровался с юношей; за ним показались два раба в бело-синих дворцовых одеждах.

– Тебе приказано покинуть келью и немедленно отправляться в покои благородного Инени, – недовольно сказал филарх. – Зачем – не знаю и знать не хочу. Вставай и быстро одевайся. Эти люди соберут твои вещи.

Он повернулся и вышел, не добавив ни слова.

Сенмут еще не проснулся как следует, а рабы уже открыли его сундучок и принялись с презрением бросать туда его пожитки. Их было немного: чашка для питья, сандалии, льняной схенти[6] для особых случаев и кое-что еще. Те несколько пергаментов, которые он взял из храмовой библиотеки, рабы бережно положили на лежанку, с которой уже успели содрать его плащ и одеяло, и испарились, прежде чем он успел им крикнуть, что не знает дороги.

Он торопливо поплескал себе на лицо из каменного кувшина и натянул вчерашнюю набедренную повязку. Выскочив из комнаты, он едва не сбил с ног стражника, который дожидался его, чтобы проводить во дворец. Юноша извинился, но стражник только сделал знак следовать за ним, и оба покинули храм. Сенмут не оглядывался. Он уходил без сожаления, ведь друзей среди храмовых прислужников он так и не завел. Шагая вслед за невозмутимым солдатом по пустынной, залитой первыми лучами дорожке, он поднял голову и глубоко втянул в себя утренний воздух.

Через несколько минут они уже миновали первые царские ворота и ступили на вымощенную плитами аллею, по обе стороны которой стояли позолоченные статуи бога Тутмоса. Скоро они миновали сикоморовую рощу и оказались у западного входа во дворец. Там провожатый Сенмута остановился, быстро сказал что-то стражникам, которые расступились перед ними, и Сенмут впервые в жизни вошел во дворец.

Последние остатки сна слетели с него, пока он с благоговейным трепетом и некоторым разочарованием оглядывался по сторонам. То, что он увидел, не намного отличалось от обиталищ жрецов.

Лишь много позже он осознал, что и близко не подходил тогда ни к царским покоям, ни к величественным залам для аудиенций. Его привели прямо в то крыло, где располагались министерства и ведомства и где царил дух спокойной деловитости и служебного усердия. Фараон почти ежедневно посещал эту часть дворца, но только по делу, а не для удовольствия, поэтому в пышном убранстве не было нужды. В узких коридорах было чисто и тихо. Плиты пола украшали сценки из жизни чиновников: взвешивание зерна, слушание дел в зале суда, посещение провинций, наказание или казнь виновных, а на дверях, за которыми открывались новые ведомства и новые коридоры, красовались символы власти каждого министра.

«Ни за что не запомню дорогу, – подумал Сенмут в смятении. – Придется расстаться со всеми сбережениями, чтобы только выйти отсюда».

Внезапно его провожатый остановился перед дверью из кедрового дерева, покрытой тонкой резьбой и серебряными инкрустациями. Он постучал; молодой раб тут же открыл и низко поклонился.

– Вас ждут, – сказал он с заминкой.

«Новое приобретение из Сирии», – догадался Сенмут по виду раба, походившего на Бению. Его провожатый тоже поклонился. Сенмуту, который весь похолодел от страха перед неизвестностью, показалось, что он теряет друга. Не успел он дух перевести, как один ушел, а другой с поклоном проводил его в комнату, залитую ярким утренним светом до такой степени, что Сенмут зажмурился и остановился, ослепленный, точно зверь, выбирающийся из логова.

– Подойди, – произнес холодный чистый голос. – Хочу рассмотреть тебя получше.

Сенмут сделал шаг от закрытой двери. Перед ним лежало огромное, как ему показалось, пространство выложенного черно-белыми плитками пола, на другом конце которого стоял очень большой и очень тяжелый стол, заваленный пергаментами всевозможных форм и размеров. Справа была стена, голая, если не считать изображенного под самым потолком бога Им-хотепа, занятого постройкой великих пирамид. Слева была не стена, а дорожка из камня, за ней сверкали на солнце воды царского озера. Все пространство между озером и дорожкой покрывали деревья и кустарники, они подходили вплотную к комнате, и Сенмуту показалось, будто он стоит на опушке леса, а солнечные лучи заливают лесную поросль, готовые помогать владельцу этой комнаты в его трудах до тех пор, покуда Ра не скроется за горизонтом.

В дальнем конце комнаты у стола стоял человек. Сенмут никогда раньше не видел Инени, но сразу понял, что перед ним сам великий архитектор, уступающий лишь человеку-богу, создателю первых царских гробниц, чьи деяния, запечатленные на каменной стене, резко вырисовывались в лучах солнца. В ту же секунду Сенмут понял, что этого человека следует уважать, даже бояться, но и любить.

Инени ждал, сложив на груди руки, и Сенмут расправил плечи и пошел ему навстречу. Он поклонился, Инени ответил ему улыбкой.

– Я Инени, – сказал он негромко, – а ты – жрец Сенмут, мой новый ученик. Так ли это?

– Это так.

– Зачем ты здесь?

Сенмут улыбнулся в ответ, и архитектор подумал: «Этот жрец не из тех, кто пресмыкается». Он поглядел на широкие брови, темные пытливые глаза, высокие скулы и твердый, чувственный рот юноши и понял, что в нем есть задатки величия. «Царевна говорила правду, – сказал он себе. – Многообещающий юноша».

– Я пришел, чтобы научиться превращать мечты царей в реальность. В этом мое предназначение, благородный Инени.

– Вот как? И, по-твоему, у тебя хватит настойчивости, здоровья и сил трудиться до победы или до смерти?

– Я еще не пробовал, господин, но думаю, что хватит. Инени развел сложенные на груди руки и указал на заваленный пергаментами стол:

– Тогда начнем. Ты будешь читать эти свитки, отвлекаясь только на еду и сон, до тех пор, пока не усвоишь все, что в них написано. Вон там, – он указал на другую дверь, поменьше, – твоя кровать. Этот парнишка – твой раб, он будет приносить тебе все, что понадобится. Через день-другой мы встретимся снова, и тогда… – он отошел от стола и двинулся к двери, – …тогда посмотрим. Я встаю рано, как видишь, и работаю допоздна. Того же буду требовать и от тебя. И не бойся. – Его голос эхом отозвался из коридора, рука лежала на дверной ручке. – Ты мне понравился. И царевичу короны тоже. Чего еще желать?

Он кивнул и вышел, а Сенмут перевел дух, удивленно поднял брови и шагнул к пергаментам. Их было столько, что нижних он даже не видел, но, сознавая важность момента, положил на них руку. Вот он, ключ, манящий и желанный, прямо у него в руках.

– Принеси мне вина и что-нибудь поесть, – рассеянно приказал он мальчику, который нерешительно топтался у него за спиной.

Сенмут поднял первый пергамент, развернул его, устраиваясь за столом, и начал читать.