– А если сам фараон отправится к богу?

Наступила пауза, и Сенмут, почти парализованный от ужаса, затаил дыхание.

– Тогда мы сможем помогать молодому Единому и его супруге, которым еще многому придется научиться.

Сенмут за деревом чуть не упал в обморок. Пища, которую он с таким удовольствием проглотил лишь несколько минут тому назад, камнем лежала у него в желудке. В голове мутилось, но он сжал зубы и ударился раз-другой щекой о шершавый ствол, морщась от боли. Смысл услышанного еще не вполне дошел до него, но он уяснил достаточно, чтобы понимать: ослабей он сейчас хоть на мгновение или выдай себя неосторожным движением – и расстанется с жизнью. Поэтому он еще плотнее завернулся плащ, хотя спина была мокра от пота.

– Так, значит, мы договорились?

– Договорились. Не стану напоминать, что от вас потребуется величайшая осмотрительность.

– Разумеется. Когда все произойдет?

– Очень скоро. Я уверен, что фараон вот-вот объявит, кто будет его преемником. Предоставьте все мне. Когда я позову, мои приказания должны быть исполнены без промедления, но до тех пор ничего не предпринимайте.

– А если нас раскроют?

Другой человек тихо засмеялся, и Сенмут навострил уши. Ему показалось, что он слышал этот звук раньше. В следующую секунду, когда человек заговорил, на этот раз немного громче, юноша окончательно убедился в этом, но кому принадлежит голос, он так и не смог вспомнить. Парящий в ночном воздухе звук казался нереальным, как голос безликого духа. Юноша лихорадочно рылся в памяти, пытаясь одеть его плотью.

– Ты думаешь, Единому никогда не приходила в голову мысль о такой возможности? Разве ты не знаешь, что в глубине души он жаждет, чтобы так случилось, но свершить это ему не хватает решимости? Не бойся. Нас ждет успех.

Следующие слова донеслись уже с некоторого расстояния, и Сенмут с несказанным облегчением осознал, что они уходят. Тишина снова окружила его, и он, шумно выдохнув, соскользнул на землю. Его глаза были по-прежнему закрыты, он лежал, растворившись в потоке благодарности, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

– Благодарю тебя, благодарю тебя многократно, могучий Хонсу, – сказал он вслух. Потом встал и побежал, но не туда, откуда пришел, а в обход, мимо священного озера, вокруг всего храма, в собственную келью. Он никого не хотел видеть. На бегу он твердил про себя слова, услышанные раньше, растущее беспокойство придавало резвости его ногам. К тому времени, когда он достиг коридора, куда выходили кельи жрецов-виибов, ему стало понятнее, о чем шептались те двое. Вместо того чтобы войти в свою келью, он пробежал мимо, остановился, тяжело дыша, у двери комнаты филарха и тихонько постучал. Взглянул на водяные часы. Он был потрясен, увидев, что прошло целых три часа. Луна зашла, разбросав серые предутренние тени по черно-белому каменному полу. Внутри кто-то зашевелился.

– Кто там?

– Это я, господин. Мне нужно с вами поговорить.

– Ну, входи.

Сенмут толкнул дверь и шагнул внутрь. Филарх, молодой человек с покатым лбом и маленьким тонкогубым ртом, сидел на своем ложе и зажигал лампу. Пламя желто вспыхнуло и выровнялось. Сенмут подошел ближе и поклонился, с тревогой осознавая, что у него расцарапана щека и весь он мокр от пота.

– Ну? В чем дело?

Филарх почесал толстым коротким пальцем глаз, сонно глядя на Сенмута. В ту же секунду; едва Сенмут набрал в легкие побольше воздуха для ответа, две независимых вспышки озарения молниями пронеслись через его сознание и стены завертелись вокруг него. Он взмахнул рукой, чтобы не упасть, все его нутро содрогнулось. Человек на постели нетерпеливо набросился на него:

– Говори. Говори же! Ты что, болен?

С уверенностью, не имевшей ничего общего с мыслью, а поднимавшейся прямо из тех сумеречных глубин его «я», которые сегодня уже помогли ему выжить, Сенмут осознал, что не должен ничего говорить ни этому человеку, своему господину, ни одной живой душе в храме о том, что слышал. И в ту же секунду с ужасным, отупляющим страхом понял почему. Ибо теперь он вспомнил, какое у того низкого, хрипловатого голоса тело – толстое, дряблое – и морщинистое, коварное лицо. То был не кто иной, как верховный жрец Амона, могущественный Менена собственной персоной. Внезапно мозги Сенмута заработали с удвоенной силой, и он сумел гладко, без малейшей запинки, которая выдала бы, какой хаос беспорядочно кувыркающихся мыслей царит в его голове, произнести:

– Господин, прошу вашего прощения, но у меня лихорадка, живот болит… вот здесь… – он приложил руку к желудку, – и я не могу спать.

– Это все жара, – проворчал филарх. – Возвращайся к себе. Скоро, наверное, рассветет, если к утру не поправишься, пришлю к тебе лекаря. Можешь не ходить на работу сегодня.

Сенмут поклонился и забормотал слова благодарности. Филарх вовсе не был злым человеком, просто у него было много забот, и он вечно суетился по пустякам. Кроме того, у него тоже частенько болел живот, не давая уснуть.

Повинуясь порыву, Сенмут снова повернулся к нему:

– Господин, если кому-то нужно попасть на аудиенцию к фараону, как бы это можно было устроить?

– Чего это ты вдруг? – спросил филарх подозрительно. – Что ты хочешь сказать Единому?

Сенмут напустил на себя изумленный вид.

– Я? Мне бы и в голову не пришло даже мечтать о столь великой чести; я знаю, что только могущественнейшие люди страны имеют право говорить с ним. Но однажды я видел издалека, как он царственно шествовал мимо, вот мне и захотелось узнать, просто так.

– Ну, так уйми свое любопытство. Неудивительно, что у тебя лихорадка, когда ты ночи напролет ломаешь голову над такими вещами. Ни мне, ни тебе нечего и надеяться на то, чтобы поговорить с ним. Это невозможно. А теперь уходи, утром придешь, если не полегчает.

Сенмут снова безмолвно поклонился и вышел, закрыв за собой дверь. По пути к своей келье он осознал, что страшно устал не только телом, но и душой и рискует упасть на пол, не добравшись до постели. Войдя в келейку, он со вздохом закрыл дверь и бросился на матрас.

«Даже окажись я каким-нибудь чудом в его присутствии, что бы я мог ему сказать? Да и как бы он отнесся к моим словам, даже если бы меня не выволокли из дворца, по рукам и ногам закованным в цепи? Разве я не слышал собственными ушами, как верховный жрец сказал, что в глубине души фараон желает, чтобы это произошло? Оправдано ли такое деяние безопасностью Египта?

Лежа с закрытыми глазами и уже почти отдавшись во власть сна, Сенмут вспоминал высокую, грациозную царевну, которая регулярно приходила со своими прислужницами в храм. Ее, как и ее отца, он видел издалека. Она не была красавицей, но благодаря нежности облика казалась доступнее и проще, чем ее высокомерные провожатые. Внезапно пробудившаяся вина спугнула сон и заставила его открыть глаза.

«Пожертвовать всем? Бежать во дворец?» Он повернулся на другой бок. «Нет, буду реалистом и сохраню себе жизнь, в точности как верховный жрец», – угрюмо сказал себе он.

Ему до смерти хотелось с кем-нибудь поделиться. Он вспомнил лучшего друга, Бению Гуррийца, подмастерье храмового инженера. Но темноволосый курчавый Бения с его сияющей белозубой улыбкой и обворожительными манерами отправился со своим хозяином далеко на юг, в Асуан, где на испепеляющей жаре помогал надзирать за работой в каменоломнях. К тому же для него не было в жизни ничего святого или серьезного, так что он легко мог проболтаться.

Сенмут натянул плащ на плечи и уснул, но его сны были путаными и постыдными. Он проснулся в поту и обнаружил, что ветер и в самом деле поднялся. В крохотное окошко под потолком его каморки залетал песок, частички серой пыли висели в зловонном воздухе. Сколько он спал, сказать было невозможно. Он встал и выглянул в коридор, но там все было тихо, двери других каморок были раскрыты настежь, и он понял, что его собратья-виибы уже приступили к своим обязанностям. Во рту у него было противно, на зубах скрипел песок, и он умирал от желания помыться. Юноша добрел до конца квартала и кликнул раба. Вернулся в комнату и опустился на единственный стул, который у него был, – неудобное сооружение из пучков связанных вместе стеблей папируса. Голова болела, и Сенмут невольно подумал, не был ли эпизод в саду плодом лихорадки, которая и впрямь овладела его сознанием. В конце концов, до него, как и до всякого, кто живет бок о бок с властью, доходят сотни слухов, а о фараоне сплетничают все, кому не лень, с утра до ночи. Однако Сенмут был наделен трезвым, расчетливым умом, в котором, несмотря на впечатлительность, досужие размышления никогда не смешивались с реалиями жизни. Кроме того, Сенмут обладал способностью к беспощадно-объективному наблюдению, своего рода отрешенностью чувств, которая позволяла ему замечать и запоминать поступки людей и реакцию на них окружающих. Ему просто не верилось, что происшествие, оставившее столь отчетливый, болезненный и яркий след в его памяти, могло быть плодом бредовых видений перегревшейся головы.