– Видишь, я не опоздала, – говорит Ксения.
– Могла бы, между прочим, заехать домой переодеться, – отвечает мама. – У меня праздник, а ты пришла, как на работу.
– Извини, пожалуйста, – Ксения опускает голову, – я как-то не подумала…
– Ну, ладно, чего уж там. – Мама легонько тычет ее в бок. – Иди на кухню, помоги Свете с салатами.
Уже выпили за хозяйку, за именинницу, за нашу красавицу Машеньку, за этот дом, за любовь, конечно, да, за любовь. Мама никогда не накрывала больших столов, как на праздниках в бабушкином доме. Ей нравилось слово «фуршет», хотя она все равно готовила несколько смен блюд: закуски, салаты, горячее, а потом чай с пирогом. Мама прекрасно готовила, так хорошо, что Ксения даже не надеялась достичь подобного совершенства. Наверное, поэтому сейчас, отмечая свои дни рождения, Ксения попросту покупала готовую еду или приглашала всех в кафе или клуб: выходило ненамного дороже, зато не надо было утром убирать. Но мама! Мама была прирожденный повар. Папа так всегда и говорил: если переводчики станут никому не нужны, Машенька сможет устроится в ресторан. Он говорил это всякий раз, когда у них собирались гости, и однажды тетя Леля, Славина жена, не выдержала и после папиной тирады прибавила «официанткой». Мама выбежала из комнаты, хлопнув дверью, а папа побежал извиняться и больше уже никогда не говорил про ресторан, а тетя Леля, красивая, полная блондинка, продолжала появляться на больших праздниках вместе со Славой, молча кривила губы в углу и ждала момента, когда можно будет капнуть яду. Это раздражало Ксению, и однажды, когда ей было уже пятнадцать, она все-таки сказала тете Леле – они резали вместе салаты на кухне: «А вы ведь не любите мою маму!» Леля пожала белыми плечами под свободной полупрозрачной блузкой и ответила: «Мне ее, собственно, особенно не за что любить. Ничего хорошего твоя мама мне не сделала», – и в этот момент нож соскользнул у Ксении в руке, она вскрикнула, кровь брызнула в тарелку, салат был испорчен. На крик прибежала мама, схватила Ксению за руку, поднесла порезанный палец к накрашенным, цвета Ксениной крови, губам, несколько раз поцеловала, крикнула куда-то вглубь квартиры: «Лера, принеси аптечку!» – усадила Ксению к себе на колени и гладила, гладила по голове, пока тетя Лера и тетя Света заклеивали пластырем ранку, с осуждением глядя на Лелю, которая деловито выкинула салат в ведро и начала резать заново. Ксения не плакала, но ей было обидно и стыдно, не из-за пальца, а потому что несколько минут назад, всего на секунду, подумала, что маму в самом деле не за что любить – как будто любят за что-то, а не за то, что это мама, самая лучшая на свете, единственная, кто любит ее, Ксению, самая красивая, самая сексуальная, самая добрая.
Леля уже давно развелась, вышла замуж за какого-то немца из представительства Siemens и больше не приходила на праздники. Слава по-прежнему бывал на всех днях рождения, но, глядя на него сегодня, Ксения впервые подумала, что он старше мамы на пять лет, совсем старый, борода почти седая, лысина во всю голову, лицо в морщинах. Он как-то быстро напился и что-то горячо доказывал на кухне другим гостям, которых Ксения уже не всех помнила по именам. Они говорили о взрывах в Москве, о Березовском, ФСБ и Закаеве и, не будь это мамины друзья, Ксения добавила бы свои два цента, объяснив, как все это делается, как медиа создает события и раздувает конспирологические теории, призванные в равной степени обнажить правду и затенить ее. Как ни крути, из всех собравшихся здесь она единственная имела прямое отношение к масс-медиа, хотя гости, наверное, и не знали этого, потому что мама обычно говорила просто «моя девочка чем-то занимается в Интернете»: успехи Ксении меркли на фоне блистательной карьеры, которая ждала Леву: после третьего курса уехал в Америку и внезапно из физика превратился в бизнесмена, с MBA и невообразимой годовой зарплатой.
И вот они говорят о Березовском, Закаеве и ФСБ, Слава, который никогда не хотел, чтобы его звали «дядя Слава», Вадим (или Валера), целовавшийся с тетей Милой, дядя Коля, который никогда не возражал против дяди и любил щекотать маленькую Ксеню, а когда ей исполнилось пятнадцать, полюбил еще и целовать при встрече, прижимая к себе так, что однажды ей пришлось сказать «не надо» тем голосом, который уже тогда действовал на мужчин – без различия возраста и степени близости. Когда Ксения выросла, это «не надо» успешно заменяло ей стоп-слово, о котором так много писали на BDSM—сайтах, потому что от этого «не надо» самые отъявленные доминанты, мужчины, любящие, чтобы девушка подползала к ним на коленях, низко опустив голову и обнажив грудь, покорно подавая стек или лопатку, так вот, от этого «не надо» даже они останавливались без всяких предварительных договоренностей о стоп-слове. Неудивительно, что дядю Колю от Ксениных слов отбросило, будто она ударила его, ударила одним из тех ката, которым ее безуспешно учил в свое время Лева. С тех пор дядя Коля был подчеркнуто вежлив, но все равно провожал глазами, когда Ксения проходила по комнате.
И вот они говорят о Закаеве, Березовском и ФСБ, а мама входит на кухню в своем зеленом платье, на высоких каблуках, с губами цвета Ксениной крови, в облаке духов и вина, входит на кухню, смотрит на них, уже совсем разошедшихся, кричащих друг на друга, будто от их слов хоть что-то изменится в этом мире, будто электрички и дома перестанут взрываться, солдаты перестанут насиловать и убивать, пули будут проходить через плоть, не причиняя вреда, как луч света через облако пыли; федералы и чеченцы вдруг перестанут делать деньги на этой войне, и боль превратится в чистую радость, счастье и любовь. Мама глядит на них, умиленно улыбается и произносит: «Какие же вы, мальчики, темпераментные… и вообще… что-то у вас есть общее, и я даже знаю – что», и потом бросает тот самый взгляд, который Ксения так хорошо помнит еще с детских лет, взгляд, предвещающий ночные вздохи, смотрит, улыбается умиленно и произносит эти слова так громко, что, наверное, слышно ее подругам в соседней комнате, бывшим или нынешним женам этих седых мальчиков, подругам, которые сами прекрасно понимают, что общего у всех этих мужчин, собравшихся здесь сегодня, что объединяет их помимо темперамента, запаха алкоголя, кризиса середины жизни, скорой старости и неизбежной смерти.
Ксения выходит из кухни, открывает дверь в свою – бывшую свою – комнату, свет погашен, но фонарь как всегда сияет в окне, и в его призрачных лучах она видит тетю Милу, привставшую на цыпочки и увлеченно целующуюся… с кем? Какая разница, эти люди знают друг друга столько лет, что, наверное, уже не раз переспали попарно, а может, по трое или четверо. Ксения закрывает дверь, в большой комнате громкие голоса, на кухне Закаев, Березовский и ФСБ, в спальню она не решается войти, не потому, что еще действует детский запрет, а просто – было бы неловко увидеть двух пятидесятилетних людей, занимающихся любовью в постели, навсегда оставшейся для Ксении родительской, хотя отец не ночует здесь уже много лет. Но все равно, кто бы там ни был, это будет первичная сцена, думает Ксения. Оля как раз в прошлом месяце дообъяснила ей все про психоанализ, детские травмы и Эдипов комплекс – все, что не запомнилось из статей в «СПИД-инфо», прочитанных еще в те времена, когда родительская спальня в самом деле была родительской.
Ксения проходит по коридору, шум голосов, Леонард Коэн из комнаты, дядя Коля идет навстречу, раскрывая объятия, и Ксения на мгновение сжимается от страха, потому что вдруг ясно видит, как ее правая рука входит ему в солнечное сплетение. Видение это столь явственно, что Ксения отступает на шаг, и вовремя, потому что в объятия дяде Коле уже падает Света, вышедшая из комнаты со стопкой тарелок в руках. Верхняя тарелка падает и разбивается, Ксения юркает в ванную и запирает за собой дверь.
От отвращения, отчаяния и возбуждения ее колотит. На веревке болтаются бельевые прищепки, она выбирает зеленую и красную, потом садится на край ванны, спустив трусы и юбку. Внизу живота перекатывается теплый ком, она задирает рубашку, расстегивает бюстгальтер, закусив губу, чтобы не крикнуть, прикрепляет прищепки на соски, сначала красную, потом зеленую, закрывает слезящиеся от боли глаза, правую руку на клитор, пальцы левой – во влагалище и начинает мастурбировать.
