– Согласны, воеводы да бояре? Тогда порешим так. Дружину конную у северных ворот держать будем, и вам там быть, как прикажу. Ясно?!

Тысяцкий Рагуйла хотел что-то сказать княгине на ухо, но она ладонью остановила старика:

– Знаю, что на языке у тебя, Рагуйла! Но прошу, повремени говорить. Верь – знаю, что творю!

Рагуйла поклонился, не первый раз за последние годы повторив про себя, что непростую жену взял за себя князь Игорь Святославич.

Гзак провел свое войско через брод восточнее Путивля. Путь показал один из немногих бродников, увязавшихся вслед диким половцам. Бродник был родом из этих мест, однажды он оказался уличенным в убийстве односельчанина и бежал в Степь, не желая накликать кровную месть на своих близких. Годы, проведенные рядом со Свеневидом, вымели из памяти этого человека любовь к родине и к родным, но оставили злобу и желание отомстить отвернувшимся от него людям, изгнавшим его от родного очага. Винить в своих несчастьях других – как это естественно для многих из нас!

– Обогнем город и ударим по посаду с северной стороны, – возбужденно говорил Гзак собравшимся вокруг него воинам. – Башня над воротами там наверняка деревянная, утыкаем стрелами с горящей паклей да и высадим створки, если на то будет соизволение духов!

– Уррагх! – кричали в ответ дикие половцы, ничего не понимавшие в осаде и взятии городов, но хорошо чувствовавшие, как близка вожделенная добыча.

– Уррагх! – вторил всем Абдул Аль-Хазред, протискиваясь ближе к хану.

Гзак, словно желая облегчить арабу задачу, коленями сжал бока коня, посылая его вперед.

– Дай слово сказать, великий хан!

– Говори, араб, да помни, как дорого мое время!

И Гзак щелкнул в воздухе зажатой в потной ладони плетью.

– С севера, – зачастил Аль-Хазред, – стены посада действительно слабее. Значит, там нас и будет ждать путивльская дружина…

– Сечи нет, а ты уже струсил? – громогласно поинтересовался Гзак под хохот воинов.

Араб окаменел лицом, но продолжал говорить, словно не расслышал слов Гзака:

– Прикажи у северных ворот только шуметь. Пусть русы решат, что они могут читать наши мысли. Основной же удар нанесем прямо здесь, через ручей!

– Что ты говоришь? По тем склонам не лошадям, горным козам прыгать! Из ума вышел, араб?!

– Погоди сердиться, великий хан! Оглядись лучше. Видишь, где мы стоим?.. Видишь, как невысока трава на этом лугу, а ведь косари сюда не заходили, рано еще косарям… Взгляни, как перебирает ногами твой прекрасный конь, сторонясь зловония и нечистоты коровьих лепешек. Скажи мне, хан, как здесь оказалось коровье стадо? Не с пристани ли его пригнали? От ворот северных, через рощи и овраги?

– Тропа, – догадался Гзак. – Здесь должна быть пастушья тропа!

– Истинно говоришь, великий хан!

Где пройдет корова, животное неповоротливое и тяжелое, там боевая конница тем более найдет себе дорогу.

Вскоре вернулась разведка, разыскавшая ясные следы пастушьей тропы, и Гзак приказал своему войску разделиться на две неравные части. Меньшая направилась к северным воротам Путивля дразнить укрывшуюся за ними княжескую дружину. Большая выжидала. Гзак смотрел на север, ожидая, когда к небу потянутся первые нити дыма от подожженных городских ворот. Осажденные постараются отразить удар, втянутся в бой и не смогут быстро перебросить силы против основной части войск Гзака. Либо, если место путивльской дружины определено ханом неправильно, северные ворота посада будут взяты половцами, и тогда уж точно путивльская дружина бросится защищать горожан.

Как ни смотри, удар самого Гзака станет нежданным и – духи, помогите! – безответным. А русская дружина, зажатая на узких улочках посада меж двух огней, будет вырезана. Жалкие ее остатки, стремясь спасти свои жизни, бросятся к детинцу, на плечах отступающего в панике войска туда же ворвется и Гзак.

Не начав еще боя, самозваный хан диких половцев уже праздновал в душе победу.

Абдул Аль-Хазред скромно держался в хвосте половецкого войска, не желая попадаться Гзаку на глаза.

Многие из высокорожденных и еще больше – из сделавших карьеру не любят, когда им подсказывают решения. Гзак хочет взять город – пусть. Хочет считать себя отцом нехитрой уловки, придуманной арабом, – пожалуйста!

Аль-Хазред хочет иного.

Недостающая страница «Некрономикона» значила для последовательного в своем безумии араба больше, чем весь Путивль купно с войском выскочки Гзака.

Когда у северных ворот посада появились первые половцы, жителей города это особо не взволновало. Незадолго до этого по улицам к воротной башне проехали дружинники в полном вооружении, а это вселило в горожан уверенность, что все обойдется.

Кузнец Кий вышел за ворота, проводил взглядом удаляющихся дружинников и вернулся во двор, к дочери.

– С Божьей помощью – отобьемся.

Он привык уже говорить так, зная, как болезненно Любава относится ко всему относящемуся к вопросам веры. Эта же фраза, с одной стороны, не резала слух христианина, с другой же – кто знает, про одного бога сказано или про многих.

– Будем молиться…

– Что ж… Пока они на стены не полезли – будем! В бою же добрый меч не хуже любой молитвы.

Любава только вздохнула, не желая спорить с отцом.

Княжич Владимир решил последовать совету сестры и вернуться к книгам.

Теперь он разбирал строки, старательно обойденные на прошлых занятиях. Строки, сочащиеся ядом зла и темной магии. Волшебства, несущего несчастья и гибель.

Владимир Ярославич понимал, как опасно выпускать на волю силы зла, таящиеся в колдовских книгах. Но он успокаивал себя тем, что порожденное заклинаниями зло направлено будет против не менее злых и жестоких людей. Пламя лесного пожара может остановить только встречный огонь, зло, столкнувшееся с не меньшим злом, должно самоуничтожиться.

Должно.

Хотя есть должники, не желающие платить по обязательствам.

Княжич часами вглядывался в рукописные строки, отгоняя нехорошую мысль о том, что занятия колдовством для него не больше чем средство успокоить разыгравшееся самолюбие. Доказать всем, и сестре первой, что он не так беспомощен, как говорят.

Успокоить гордыню, которая для христиан, если кто забыл, грех смертный.

В полете обмотанная вокруг древков пакля разгоралась сильнее, и стрелы впивались в частокол городского посада и сруб приворотной башни, полыхая от крепления наконечника до оперения. Но вымазанные глиной бревна не желали загораться, и первое нападение половцев удалось отбить без особых волнений. Не желая подставляться под ответные выстрелы, степняки кружили на почтительном расстоянии от города. Защитники Путивля только посмеивались, глядя на чрезмерно осторожного противника.

Княгиня Ярославна внимательно наблюдала со смотровой площадки одной из башен городского детинца за развитием боя.

– Дозволь ударить, княгиня, – горячились бояре, столпившиеся рядом с ней под низким башенным навесом. – Их, поганых, мало, сомнем одним ударом.

– В том-то и дело, что мало, – цедила Ярославна сквозь вытянутые ниткой губы. – С таким войском Гзак не осмелился бы на вторжение.

– Справимся, – гудели бояре. – А если что – так вон еще полдружины внутри детинца упрятано!

– Я говорю – ждать, господа бояре!

Брови княгини немного поднялись наверх, и над переносицей наметилась небольшая вертикальная складочка. Так в далеком Новгороде один мазок белил, нанесенный кистью иконописца, делал умиротворенный лик Христа яростным и непрощающим Спасом Грозные Очи.

Бояре отшатнулись на шаг, склонившись перед волей своей госпожи.

– Вижу дымы! – воскликнул один из половцев.

– И я вижу, – откликнулся Гзак. – Скоро придет и наше время!

Половцы взвыли от радости.

– Что невесел, сын? – Голос Гзака был далек от отеческой заботы. – Соскучился по своему богу? Будь спокоен, все доски, на которых он нарисован, станут твоими после взятия города. Все равно это добро никому, кроме тебя, в моем войске не нужно.