Раз как-то я видел в Батуми франта, у которого на ногах были самые длинные, самые остроконечные лакированные башмаки, какие только могут существовать на свете. Люди смотрели на эти башмаки и осматривали всего человека с ног до головы и смеялись над ним. Он и не думал скрываться в боковую улицу, чтобы спрятаться от людей, он шёл себе вперёд, как ни в чём не бывало, и, по-видимому, чувствовал себя прекрасно. Но вот какой-то праздношатающийся вздумал было плюнуть на его лакированные башмаки; тогда франт показал ему свою чудовищную дубинку, и его оставили в покое. Когда я приподнял шляпу и попросил у него огня, то он также принял свою шляпу и дал мне огня с искренним удовольствием. И он пошёл дальше во всём блеске своего удивительного наряда и со своим смешным шведским пробором на затылке...

Время от времени у дверей гостиницы появлялся персидский дервиш, монах, студент богословия. Он был завёрнут в пёстрое одеяло, но ходил босиком и с непокрытой головой. У него были длинные волосы и борода. Иногда он вдруг пристально всматривался в какого-нибудь человека и начинал что-то говорить. Мне сообщили в гостинице, что это сумасшедший. Аллах коснулся его, а потому он был втройне святой, если он только не притворялся сумасшедшим. Казалось, будто он любил выставлять себя напоказ, прикидываться святым и юродивым, привлекать всеобщее внимание и собирать щедрое подаяние. Его портреты продавались даже у фотографов, вот каким замечательным человеком он был. Видно было, что он привык к благоговейному отношению к себе со всех сторон и что он чувствовал себя прекрасно в своей роли. Это был очень красивый человек с необыкновенно светлой кожей, русыми волосами и сверкающими глазами. Даже прислуга в гостинице, по большей части татары, бросала всё, чтобы посмотреть на него, и она обращалась с ним необыкновенно почтительно, когда он приходил. Но о чём же говорил этот святой?

— Пусть он скажет что-нибудь, — попросил я. — А потом расскажите мне, что он сказал.

Швейцар спросил его, чем он может ему служить. Дервиш ответил:

— Вы все ходите, поникнув головою, а я хожу, подняв голову. Я вижу всё, все глубины.

— Давно ли он стал видеть все глубины?

— Давно уже.

— Как же это случилось?

— Я узрел другой мир, вот как это случилось. Я вижу Единственного.

— Но кто же этот Единственный?

— Этого я не знаю. Он принуждает меня. Я часто бываю на горе.

— На какой горе?

— Птицы слетаются ко мне.

— На горе?

— Нет, здесь на земле...

Я проявил бы, конечно, большую догадливость, если бы понял его как следует; но так как он казался мне подозрительным, то я с насмешкой отнёсся к его поддельному сумасшествию и отошёл от него, ничего не дав ему. Но, заметя, что он не провожает меня недовольным взглядом, как я этого ожидал, я потерял уверенность, вернулся и дал ему мелочи. Если этот человек и притворялся, то притворялся мастерски. Но чем же объяснить эти фотографии, на которых он, видимо, рисовался? Странное впечатление производили также его остановившиеся гипнотизирующие глаза, которыми он несомненно играл. Видно было также, что он ожидал со стороны всех внимания, так как был сумасшедшим. Вот за этим человеком я хотел бы проследить, когда он по узкой лестнице взбирался в свой угол и ложился в полном одиночестве...

Лихорадка истощает мои силы. Лекарство часовщика, которое я продолжаю принимать, не помогает мне больше. По-видимому, мне придётся уехать отсюда, не посмотрев ни лесов, ни жилищ курдов. Сегодня ночью, когда я был в сильнейшем пароксизме лихорадки и не хотел будить никого в гостинице, я вышел на улицу и зашёл в лавку, где увидал в окне бутылки. За маленьким прилавком стоял человек, а несколько смуглых людей сидели на полу и пили из жестяных кружек.

Я подхожу к прилавку и спрашиваю коньяку. Человек за прилавком понимает меня и ставит передо мною бутылку. На ней неизвестная мне этикетка, на которой напечатано: «Одесса».

— Фу! — говорю я. — Нет ли другого?

Этого он не понимает. Я сам достаю с полки другую бутылку коньяку. Оказывается, что она той же одесской марки, но на ней пять звездочек. Я смотрю на неё, исследую и нахожу, что это простой коньяк. Нет ли у него получше? Продавец не понимает. Я считаю перед ним звёздочки и показываю, что их пять, а потом я прибавляю к ним карандашом ещё две звёздочки. Это он наконец понял. И действительно он приносит одесскую бутылку с шестью звёздочками. Сколько это стоит? Четыре с половиною рубля. А первая бутылка? Три с половиною рубля. Рубль за каждую звёздочку. Однако я взял, бутылку с пятью звёздочками, и оказалось, что это был невероятно крепкий коньяк, от которого я заснул.

И сегодня, вопреки премудрости всех рассудительных жён и всех туристов, мне гораздо лучше, лихорадка не так мучит меня, несмотря на то, что я пил коньяк ночью.

День склоняется к вечеру. Я сижу у открытого окна и смотрю на голых людей, которые сидят верхом на лошадях и купают их в Чёрном море. Их тёмные тела выделяются на фоне синей воды. А солнце всё ещё озаряет своими последними лучами развалины замка Тамары, который возвышается над густым тёмным лесом.

Завтра мы опять едем в Баку, а оттуда дальше на Восток. Итак, мы скоро покидаем этот край. Но я всегда буду тосковать по нём и стремиться сюда. Ибо я пил воду из реки Куры.