«Но как же это, братцы, – залопотал про себя Голова, – но как же это?».

И тут холодная гусиная кожа заструилась по нему, обволакивая его удушливым страхом, – Голова вспомнил, что месяца два назад собственноручно зарыл попавшего под мотоцикл Ваську. «Но ведь призраков котов не бывает, значит мне все это мерещится, только зеркала жалко, и когда Гап-ка выйдет из своей комнаты…».

Но та тварь, которая примостилась у него в ногах, явно не готова была согласиться, что она мерещится.

– Ботинком он, понимаешь ли, в меня запустил, император… На постели разлегся пузом кверху, и гастрономические сны ему снятся… Лучше бы тебе приснился убиенный тобой несчастный серый кот, который верно ловил отвратительных, вонючих мышей всю свою жизнь и за это хозяин довел его до голодной смерти.

– Не лги! – сурово ответствовал Голова, удивленный, что в эту бесконечную, безгапочную ночь он должен пререкаться с собственным домашним животным, к тому же мертвым. – Ты ведь под мотоцикл попал…

– Правильно, – согласился Васька, – но почему? Почему я под мотоцикл попал?

– Потому что шлялся не там, где надо, вместо того, чтобы, как положено порядочному коту, сидеть дома и тереться боком об хозяйкину ногу…

– Ха-ха-ха, – от всей души захохотал кот, – дома сидеть. Хозяйка ненавидела меня лютой ненавистью и так прятала от меня колбаску с буженинкой, как будто сама их родила… И все норовила подарить меня свояченице, муж которой, как известно, мент и в доме у нее в конце месяца хоть шаром покати, того гляди из самого колбасу сделают. Нет уж, спасибо. А прогуливался я в тот день потому, что искал, чем можно перекусить, вот так-то, пузо. И, понятное дело, от голода голова у меня закружилась, и я не заметил дурацкий мотоцикл, на котором совершенно одуревший от своих книг Дваждырожденный гонял по селу в надежде, что свежий воздух охладит его перегревшиеся от неспособности понять, что такое вещь в себе, мозги.

– Как-то ты это, братец, наглеешь, что ли, – попробовал урезонить его Голова, – и откуда тебе все известно? Про вещь в тебе, или как ее там… Ты, наверное, все это от злости на собственную рассеянность придумал и теперь норовишь меня обидеть, а я ведь всегда ласково чесал тебя за ухом…

– Лучше бы ты всегда давал мне кусочек колбаски, а чесать у себя за ухом я позволял тебе, потому что надеялся, что в тебе наконец проснется совесть и ты прикажешь Гапке кормить меня как следует. А то она расставит перед Тоск-ливцем угощения, а меня, стоило мне хоть раз жалобно мяукнуть, выставляла на улицу в любую погоду, словно у меня есть плащ или, скажем, пальто.

Голова почувствовал, что разговор этот ни к чему хорошему не приведет, к тому же ему опять захотелось спать, и он вежливо предложил коту:

– Послушай, Васька, почему бы тебе, если ты и вправду такой замечательный, не оставить меня в покое? Может, я посплю, а?

– А вечно голодный кот, точнее, вечно голодное привидение кота, будет грустно и одиноко бродить по заснеженному лесу, а когда он придет туда, где провел свои лучшие годы, его будут гнать взашей? И кто? Жадный хозяин, которого он спасал столько лет от нашествия мышей…

– Не лги! – опять попытался урезонить его Голова. – Ну, нет тут никаких мышей! С тобой как это приключилось, мы не стали нового кота заводить. И что? Ни одной мыши я с тех пор не видел.

– А как ты мог их видеть, если ты заваливаешься спать с курами, а встаешь с петухами? Мыши ведь по ночам промышляют. Неужели тебе не казалось, что в доме есть мыши?

– Если честно – казалось.

– Если кажется, что в доме есть мыши, то они есть, точно так же, как если кажется, что жена ходит куда-то не туда, – значит, точно ходит.

– Ты на что это намекаешь?!! – но тут оказалось, что Голова уже беседует сам с собой, потому что призрак Васьки исчез и Голова оказался на своей верной тахте опять один-одинешенек… Голова выглянул в окно и увидел, что кот несется вверх по лунному лучу, как разгулявшийся школьник по скользинке.

– Новости, – почесал в затылке Голова и попытался заснуть, что ему сразу же без особого труда далось.

Но утром разговор с котом не выходил у него из головы, и он молча подмел осколки зеркала и даже не осерчал, когда Гапка без всяких на то оснований обвинила его в том, что; зеркало он разбил, потому что у него началась белая горячка.

– Борщ свари! – приказал он ей, – да понаваристей, с домашней сметанкой и чтоб чеснок был – я его вприкуску! есть буду.

День прокатил по накатанным рельсам без особых происшествий и вечером после наваристого Гапкиного борща Голова в самом что ни на есть превосходном расположении духа отправился в лучший из миров – мир сновидений, и ему приснилось как раз то, что он так любил видеть в своих снах, – аппетитных, как булки, девушек, которые всячески норовили его ублажить, и накормить, и о нем позаботиться – не так, как домашняя контра – Гапка, а по-настоящему, от всей души. Но из этого сладостного рая он был изгнан, потому что девушки, прикрывая срам, с криком: «Кошатина подсматривает!» бросились в райские кущи и были таковы, а в ногах у него опять оказался все тот же наглый Васька и стал нудить о том, что вот Голове снятся роскошные сны и, таким образом, он наслаждается жизнью не только днем, но и ночью, а ему, Ваське, ничего не снится или снится, что ему хочется есть, а ведь призраки на самом деле есть ничего не могут, и от этих снов он просыпается в таком настроении, что хоть вешайся, но и повеситься нет никакой возможности… Этим бредом он допекал Голову до самого утра, и Голова поднялся с постели с черными кругами под глазами и в самом что ни на есть отвратительном расположении духа. Впрочем, кошачьи россказни особого сочувствия у него не вызвали, потому что Голова прежде всего сочувствовал только самому себе, и, кроме того, он опасался, что призрак Васьки – галлюцинация и нужно что-то делать, чтобы беспокойное наваждение оставило его, Голову, в покое, чтобы он мог каждую ночь наслаждаться положенными ему дарами сна, поскольку наслаждаться ему больше было нечем – Гапка продолжала упорствовать и, по-видимому, не собиралась исполнять священный, по выражению Головы, супружеский долг. Советоваться ему особенно было не с кем, потому что Гапка обвинила бы его в том, что к нему является зеленый змий, а не зеленый Васькин призрак, от Тоскливца ожидать путного совета не приходилось, и Голове ничего другого не оставалось, как навестить ветеринара Мыкиту. И поутру, вместо того чтобы отправиться в присутственное место, он направил свои стопы на околицу села, где размещался укромный, но со вкусом построенный домик ветеринара. Голова не стал предупреждать того о своем визите, чтобы застать Мыкиту врасплох и посмотреть, чем тот, так сказать, дышит и где он, собственно говоря, наскреб денег на новую черепицу. Солнце светило предательски ярко, и его лучи, отражаясь в снегу, норовили то и дело ослепить Голову, чтобы сбить его с пути или, по крайней мере, заставить чихнуть. Голова плелся по направлению к дому Мыкиты, проклиная яркое, но холодное солнце, которое слепило и морозило его вместо того, чтобы греть и ласкать, и тот день, когда районное начальство отобрало у него казенную «Ниву» вместе с водителем. К счастью для Головы, Мыкита оказался дома, причем в недурном расположении духа и тут же, невзирая на ранний час, предложил пообедать, потому как «на улице собачий холод, Тоскливец с Маринкой там и без тебя управятся, и кроме того, кто, кроме нас, позаботится о нашем здоровье?». Мыкитина супружница, более всего напоминавшая в смысле тучности одну из его пациенток, тут же накрыла на стол, и Голова печально, потому что нерасторопность Гапки стала ему теперь особенно очевидна, уселся за него и стал меланхолично запихивать себе в рот жареную свининку вперемежку со всякими там налисничками и вареничками, а Мыкита тут же вытащил увесистую сулею и вскоре они забыли уже о том, что на дворе утро и люди мерзнут по дороге на работу, а хозяйка то и дело подбрасывала в камин поленья и Голова рассупонился, побагровел и даже несколько приободрился. Когда хозяйка в очередной раз ушла на кухню, чтобы поджарить еще мясца, Голова придвинулся к ветеринару и задушевно спросил: