— Знаю я твою булочную! Вечером из нее воротишься. Каникулы у мальца, мог бы с дядей родным их проводить, а не шляться где попало. Мне уезжать скоро. Хоть отпуск и продлили, а все равно пора, дома делов куча, без меня все не так делается. Наверно, куры плохо кормлены…

Фу ты, нудный какой! Начнет бубнить про этих кур несчастных — тошно делается. Вот умеет людям настроение портить. И ведь каждый день так. Скорей бы уезжал…

Я не дослушал, схватил шапку — и быстрее на улицу. Как было условлено, мы с Валей и Олегом пошли в Европейскую гостиницу к Витторио Кьязини. Он там жил. Итальянец хотел сегодня отправлять посылку Джиджи, и мы торопились отнести свои подарки малышу. Накопилась масса всего. И от школьных ребят, и от нас троих. Разные книжки — пускай учит русский язык. Заводные игрушки, потом наши самоделки, а Валя сшила Джиджи красную шелковую косоворотку. Кьязини понравилась такая рубашка у Олега, и он старался выучить ее название, но никак не получалось, и он смешно выговаривал: «косаварьотка».

Нас легко пропустили в гостиницу, потому что служащие знали Валю. Ее мама там работает в прачечной. Поднялись мы на третий этаж, постучали в номер Кьязини.

Никто не ответил, хотя мы стучали несколько раз. Олег собрался уходить, но Валя дернула ручку, и дверь открылась. В комнате было темно, занавески на окнах задернуты, и только рядом с кроватью на столике горела небольшая лампа. Из опрокинутого графина капала на столик вода. На коврике валялось мятое полотенце.

Итальянец лежал с закрытыми глазами, лицо его было красное-красное, и дышал он так, как будто пробежал несколько раз стометровку.

— Что это с ним? Выпил вина? — прошептала Валя. — Лучше уйдем; я так боюсь пьяных.

— Оставим пакеты и уйдем, — согласился я. — Я вовсе не боюсь, да противно… Ну его, пошли!

Мы положили пакеты на кресло, Валя первая выскочила из комнаты.

В дверях я обернулся, чувствуя, что Олег не идет за мной. И правда, он осторожно, на носках пробирался к кровати…

— Куда ты идешь? С пьяным вздумал связываться! — шепнул я.

В это время итальянец громко застонал, дернул ворот пижамы и что-то быстро забормотал.

Я выбежал в коридор.

— Ужас какой! — сказала Валя.

Олег не выходил из комнаты, и я заглянул туда. Смотрю — он держит руку итальянца и говорит быстро-быстро:

— Шесть, семь, восемь…

Считает пульс. Вот положил руку на лоб итальянца, повернулся ко мне. Лицо у Олега строгое, серьезное.

— Он болен, без сознания… сильный жар, — сказал Олег. — Ты, Веня, побудь с ним, а я побегу за доктором. Надо «Скорую помощь». Вдруг это аппендицит.

Мы с Валей недолго сидели у кровати больного. Пришел Олег с доктором и еще какие-то люди, пришли санитары с носилками. Нас попросили выйти; мы стояли в коридоре, и Олег волновался еще больше нас. А потом мы проводили Кьязини до самой машины, пока его несли на носилках. Итальянец открыл глаза и улыбнулся мне, но сразу снова закрыл их. Я прямо сгорел от стыда, что так плохо подумал о нем, и Валя, по-моему, тоже сильно переживала.

Когда машина отъехала, Олег сказал:

— Хотите, побежим в больницу, тут недалеко. Узнаем, как пройдет операция.

— Конечно, хотим! — сказала Валя. — И как это мы… Если бы не ты…

Долго сидели мы в садике больницы, пока Витторио Кьязини делали операцию. Утро было тихое, солнышко грело, на ветках деревьев таял снег и падали блестящие чистые капли. Суетились воробьи. Так хорошо, весело, а бедный итальянец мучается… Будет ли жив? Олег сказал, что это страшно опасно, такой запущенный случай болезни.

— Ты прямо настоящий доктор, — сказал я. — Как ты узнал, что аппендицит?

— В Киеве с нашим жонглером случилось такое же. Я помогал маме смотреть за ним, пока вызывали «Скорую». Мама потом мне объяснила, какие бывают признаки.

Наконец нас позвали к доктору. Какое счастье, все благополучно! Доктор расспросил, как мы попали к итальянцу и кто из нас поднял тревогу и вызвал врачей. Валя показала на Олега и стала объяснять, почему мы были в гостинице.

— Еще бы часа два, три, и возможно, нам не удалось бы спасти вашего друга, — сказал доктор, крепко пожимая Олегу руку. — Молодец, просто молодец!

Олег смутился и заспешил домой, а Валя выпросила разрешение у доктора навещать итальянца почаще.

Олег действительно молодец. Ни капельки не загордился. И, когда по дороге в цирк мы заговорили об этой истории, он стал рассказывать о другом, — видно, хотел нас отвлечь.

А ведь подумать страшно. У Кьязини выходной день, могли не хватиться его хоть до завтрашнего утра, — лежал бы один без памяти у себя в номере… Конечно, Олег спас ему жизнь. Когда я сказал об этом, Олег ответил:

— Если уж говорить честно, то спасла его Валя.

— Ты что, смеешься? — рассердилась она.

— А вспомните, как было дело. Мы постучались в комнату, никто не ответил, и я хотел уйти. Валя открыла дверь? Валя.

— А вошел первый ты, Веня. Правильно? — спросила Валя.

— Верно, — засмеялся я. — Значит, мы все его спасли!

Ну, я-то знаю. Если бы не Олег… Вот это настоящий парень! Я гордился им. Мы шли по улице рядом, и я от радости схватил его за руку и начал трясти.

— Ну что ты, оставь меня! — недовольно сказал Олег и отодвинулся, глядя в сторону.

Опять сердится… После того случая, когда он опоздал на репетицию и великан накричал на него, Олег стал часто дуться. Я не мог понять: что с ним творится?

— Какой ты злющий бываешь, Олег. Прямо противно, как старый дед.

— Ну уж дед! — засмеялся Олег, посмотрел на меня и взял под руку. — Не хочу быть злющим. Все, хватит. Идем-ка в цирк, проверим, как себя чувствует медвежонок. Он ведь скучает без хозяина.

Не могу я обижаться на Олега, когда он улыбается и показывает свои ровные зубы и когда смотрит на меня как-то виновато, будто просит прощения…

В цирке здорово переживали из-за Кьязини. Интересно получилось с его товарищами, итальянцами, которые тоже гастролировали у нас. Они ходили озабоченные, все время шушукались.

Оказалось, что они собирали для Кьязини деньги на больницу и на обратную дорогу. Смехота, как они удивились, когда узнали, что в больницах у нас лечат даром, и еще зарплату выдадут за это время. Так что никаких денег собирать не надо.

Мы почти каждый день навещали Кьязини. Поправлялся он медленно, потому что сильно тосковал. Ему все казалось, что он может умереть, и тогда Джиджи и его мама погибнут с голоду. Он говорил, что у них женщине без специальности, как его жена, невероятно трудно получить работу. А помочь некому, родных нет.

Мы тоже расстраивались, представляли себе, как его малыш — голодный, оборванный — ходит по красивым солнечным городам Италии. А потом уверили Кьязини, что выпишем к нам в Союз Джиджи, устроим его в детский сад и возьмем над ним шефство. Кьязини долго не мог понять, что такое шефство, а когда понял, немножко успокоился.

Я вспомнил, как мы с Катей жили одни, без родителей, и у Кати еще не было специальности. За все время мы ни разу не подумали, что можем погибнуть…

Только итальянцу начало становиться лучше, как он опять заволновался: вспомнил про Флайка. Так зовут медведика. Что Флайк скучает, кормят его плохо, работать он разучился. И похудел, — наверно, не узнать будет медвежонка. Конечно, Флайк его кормилец. Там, за границей, выкинут в два счета из цирка, если заболеешь и не сможешь каждый день работать.

В общем, совсем замучил наш итальянец меня и Валю. Вот Олегу было лучше. Он сам замучивал вопросами всех врачей и сестер в больнице. Насчет разных лечений, болезней и так далее. Когда получал ответы, сиял, как новый автомобиль.

— Не могу смотреть, как итальянец переживает, — сказала Валя. — Теперь он каждый день в садике прогуливается. Приведем ему Флайка. Пускай целуются.