Итак, возвращаюсь к моей надувной подруге, которую назвал я ласковым именем 'Муся'. Сперва я пользовался ею просто из любопытства. Надувал её то сильнее, то слабее, исследовал все её явные и скрытые возможности. Надо отдать должное создателям этой прелести - потрудились они наславу и знание вопроса проявили изрядное.
Теперь продают каких-то надувных уродин - от взгляда на них импотентом можно заделаться. А моя Муся была красавицей - всё было продумано, всё было натурально - ни швов не видно, ни клапанов. Максимум натуральности - каждый пальчик отдельно, кожа - бархатистая, как настоящая. Краски, правда, кое-где пооблезли, на сосках, например. Чувствовалось, что они раньше были коричневыми, а теперь облезли до белизны. Сосал, что ли, их её бывший 'муж'? Ротик приоткрыт чуть-чуть, не разинут настеж, как у современных чучел. И зубки белые (мягкие, правда!), чуть-чуть виднеются. Глазки полузакрыты, не смотрят нагло прямо в рот! Ну, прямо не кукла, а Мона-Лиза!
Постепенно я стал чувствовать к Мусе привязанность, разговаривал с ней, а за лето успел даже полюбить её. Да, да, как настоящую женщину. Даже лучше - молчаливую, скромную, покорную, верную! Возвращаясь домой, я тут же нащупывал её в тумбочке. Надувая, придирчиво осматривал её и принюхивался - не прикасался ли к ней кто другой. Понемногу я прекратил заниматься с Мусей излишествами, ну разве только по сильной пьяни. Нежно целовал её после надувания, ласкал, как живую бабу.
Наступила на меня болезнь, называемая 'пигмалионизмом', по имени скульптора Пигмалиона, влюбишегося в своё создание. Да я уже и на живых-то баб перестал смотреть, быстрее бы домой, к моей родной Мусе. Теперь я понял, почему сейчас таких уродин надувных выпускают - чтобы не влюблялись!
Чувствую, что крыша моя едет, причём с ускорением. Подарить Мусю другому - никогда! Чтобы её коснулась рука, или (о, ужас!), какая-нибудь другая часть тела чужого человека!
И решил я её 'убить'. Пусть ни мне, ни другому! А оставаться с ней - тоже невозможно, с ума схожу, в натуре! Надул я её, поцеловал во все любимые места, попросил прощения, и ножом кухонным - пырь, пырь! Муся засвистела, задёргалась, сникла и опала. Я завернул её в газеты, и, озираясь, как натуральный убийца, вынес 'тело' на кухню. Там никого не было, угольная печь пылала.
'Крематорий!' - грустно улыбнулся я и засунул свёрнутое тельце убитой Муси в дверцу печи. Печь заполыхала, разнёсся запах горелой резины. В моей душе творилось что-то ненормальное - я плакал, как по человеку, а ведь, по сути, горела-то резиновая камера.
А скульптура Галатеи - не кусок камня ли? А человек - не химические ли элементы, собранные в известной пропорции? Если же главное - душа, то почему она не может быть в статуе, картине, кукле? Так как в то время я был гораздо менее подкован в этих вопросах, чем сейчас, то не нашёл ничего лучшего, чем пойти в магазин, купить бутылку и нажраться - напиться, то есть.
Магия Муси прошла быстро, но даже сейчас, когда вспоминаю эти 'пырь, пырь!' ножом, этот сист воздуха и полузакрытые, укоризненные глаза Муси, волосы на теле шевелятся.
Неудачные испытания и удачная встреча
К лету ЦНИИСу удалось договориться с Лосиноостровским кирпичным заводом, что был на территории современного района Медведково, об испытаниях на его территории нашего скрепера. Грунт был глинистый, он должен был заполнять ковш толстой 'сливной' стружкой.
Заказав тягач с трейлером, мы вывезли на полигон скрепер вместе с бульдозером. Выгрузили в 'чистом поле', вернее глиняном карьере, проверили лебёдки, дёрнули разок - маховик крутится, и оставили, прикрыв датчики и провода к ним картонками. К датчикам, а их было не менее двадцати, шли разноцветные тонкие провода, которые с одной стороны припаивались к тоненьким выходным концам датчиков, а с другой стороны - к клеммам крупного разъёма типа 'мама-папа'. Проводки по дороге к центральному пульту сплетались в толстую разноцветную 'косу', на конце которой находилась часть разъёма 'мама'. 'Папа' находился на той части пульта, где были осцилограф, усилитель, перьевые самописцы, и другие приборы. Эту часть мы не привозили, она была в передвижной полевой лаборатории, иначе говоря, в будке специального автомобиля.
И вот назавтра мы с прибористами и трактористами едем к нашему 'мамонту', чтобы начать его испытания, и видим картину, от которой меня чуть кондратий не хватил. Прежде всего, отсутствовал бульдозер - его, попросту, украли. Бульдозер - дефицитная машина, его могли увезти в область, и там работать, как на своём. Ищи-свищи тогда! Подойдя к скреперу, мы увидели, что толстая разноцветная 'коса' валяется вместе с 'мамой' на земле, вытянутая каким-то паразитом и вандалом из датчиков. Все кропотливо припаянные концы оборваны, и снова припаять к ним ничего нельзя - нужно клеить новые датчики. Одним словом - амба, абзац и т.д., до ханы - конец, одним словом. Конец всем трудам и испытаниям, этим летом, по крайней мере.
Траурной процессией мы возвращались в ЦНИИС. У Фёдорова аж желваки по скулам заходили от ярости.
- Сволочи! - мрачно процедил он
- Кто? - упавшим голосом спросил я, думая, что это и про меня. Я готов был заплакать.
- Да нет, Нурибей (так меня почему-то называли Фёдоров и Недорезов), не вы, а эти вандалы - сволочи, попались бы они мне:
- Достукался, горец! - ядовито прошипел мне зам. начальника отделения - 'завхоз' Пшерадовский Казимир Янович, - будем открывать уголовное дельце! Это он пугал меня - я потом узнал, что он был не таким уж вредным мужиком, но 'завхоз' - должность обязывает быть таким, иначе всё разворуют.
К счастью, бульдозер через неделю нашёлся, его 'похитили' работники кирпичного завода, чтобы выполнить план по глине. А чего машине простаивать без дела? Косу вытянули тоже они, просто из любопытства. Так из любопытства разбойники режут людям животы - посмотреть, что там внутри!
Наконец без энтузиазма и веселья, мы перетащили скрепер с бульдозером обратно на Опытный завод для доработки, но никто не горел желанием её начинать. К тому же пошли затяжные дожди, так и перешедшие в снег. Скрепер был брошен на дворе завода, и о нём забыли.
- Придётся, Нурибей, осень и зиму затратить на теорию, - успокоил меня Фёдоров, - а весной начнём снова шевелиться со скрепером.
И я взялся за теорию. Я ходил в Государственную публичную научно-техническую библиотеку (ГПНТБ), что на Кузнецком мосту. Там был свободный доступ к технической литературе и я, по примеру великого Эдисона, стал читать книги 'метрами'. Начал с буквы 'А' - авиация, автоматические устройства, автомобили, и так до 'Я' - ядерный реактор и яшма - её отделка, и т.д.
Я ходил в библиотеку каждое утро, как когда-то в почтовый ящик 66, и просматривал, отрывочно конспектируя, почти по четверти метра книг ежедневно. Учитывая, что общая длина полок свободного доступа была около пятидесяти метров, и что некоторые книги я всё-таки пропускал, к весне я стал совершенно иным человеком в плане технической эрудиции.
На этом чтении 'метрами' я, наверное, и надорвал свою память, которой сейчас нет совершенно - я каждый раз забываю номер своего домашнего телефона, не говоря уже о мобильнике (не понимаю даже, как его вообще можно запомнить!).
Но тогда я стал настоящей ходячей технической энциклопедией. Скажу больше - если кто-нибудь думает, что читать метрами - это скучно, то он здорово ошибается. Скучно изучать, допустим, один и тот же предмет постоянно. А, изучив авиацию, перейти к автоматике, а затем к автомобилям - это же здорово! Каждый день - несколько новых тем, причём, начиная каждую, узнаёшь каким же ты был невеждой в этом вопросе ещё вчера! Всем молодым людям советую читать книги метрами, заручившись знакомством в какой-нибудь хорошей библиотеке. Результатом будете довольны! В частности, именно в этот период я пришёл к идее супермаховика, изобрёл дискретный вариатор и разработал прочностно-энергетический расчёт маховиков, которым горжусь до сих пор.
