Изнасилование в прачечной
Наступило время спортивных сборов в Москве. Наша команда приехала, но её разместили в другом месте. А я, разумеется, никуда уходить и не собирался. Мы хорошо устроились - выпроводили 'Крота' в соседнюю комнату, а Настя поменялась комнатой с соседкой Зины. Теперь на ночь Толя уходил к Зине, а Настя приходила ко мне. Шёл мой счастливейший медовый месяц.
К нам в общежитие поселили спортсменов, приехавших на Спартакиаду профсоюзов. Пустующие комнаты заполнились, в общежитии стало людно, звучала речь на языках народов СССР. В соседнюю комнату поселили трёх спортсменок из Армении - то ли толкательниц ядра, то ли метательниц диска. Огромные такие тётки, килограммов по сто двадцать, несмотря на молодость. Глаза огромные, чёрные, волосы курчавые, кожа смуглая.
- Вот с такими - не хотел бы оказаться в койке?- пошутил Толя, как оказалось, достаточно пророчески. Тёткам не сиделось у себя в комнате, они то и дело топали в своих криво стоптанных шлёпанцах на кухню и обратно, громко разговаривая через весь коридор по-армянски:
- Че! Ха! Ахчик, ари естех! Инч бхавунэс? Глхт котрац!? - гремели 'мелодичные' армянские словечки из края в край этажа.
Как-то утром мы с Толей принимали душ в нашей 'законной' мужской душевой. И вдруг туда одна за другой вваливаются наши спортивные тётки ('тёлками' назвать их даже язык не поворачивается!) и на ломанном русском говорят:
- Женски душевой весь польный, ти не протиф мы здесь моимся? - и плотоядно хохочут - откажись, попробуй!
Мы с Толей забились в крайние кабинки, правда, кабинок, как таковых, и не было, были только коротенькие перегородки, тётки же заняли всю середину. Мы стояли под душем, глупо улыбались и не знали, как достойно исчезнуть.
А дамы не терялись. Намывшись, они стали бриться. Нет, не подумайте, что они стали брить себе бороду и усы, хотя и это следовало бы сделать. Они сперва стали брить себе ноги, на которых росла чёрная курчавая шевелюра. Затем поднявшись повыше, они побрили поросшие черной проволочной щетиной лобки, и ягодицы, на которых тоже курчавились волосы, правда пожиже, чем на ногах. Такой же густоты волосы были и на животах. Наши с Толей взгляды поднимались вверх вместе со станком безопасной бритвы, срезающей шерсть, мохер или меринос (не знаю что ближе к истине!) с тел наших 'граций'. И, наконец, мы увидели то, что перенести было невозможно - меж арбузных грудей с тёмно-коричневыми, почти чёрными, сосками, свисала вьющаяся шевелюра, напоминающая пейсы у ортодоксального иудея.
Мы прикрыли наши донельзя поникшие достоинства ладонями, и, сгорбившись, под улюлюканье наших дюймовочек, выбежали в раздевалку. Наскоро вытеревшись и сбросив с ног налипшую курчавую шевелюру (бежать-то приходилось почти по ковру из бритых волос!), мы, дрожа то ли от холода, то ли от животного ужаса, бросились к себе в комнату и заперли дверь.
- Неужели моя Настя и эти существа принадлежат к одному и тому же виду - гомо сапиенс? - лихорадочно рассуждал я. Моя Настя, с тончайшей беломраморной кожей на руках и ногах, сквозь которую, как через матовое стекло, были видны голубые кровеносные жилки; жилки, которые я любил прижимать пальцами, и кровь переставала по ним течь - они обесцвечивались, пока я не убирал палец, и эти мериносовые, пардон, ляжки! Настя, которая, вообще слова не могла произнести громко: она говорила с придыхом, почти шёпотом, чаще всего на ушко, например: - можно мне немножко побаловаться, миленький? И эти оглушающие непонятные звуки: 'Инч бхавунэс? Глхт котрац? - которые издавали наши соседние 'гомо сцапиенс'. Да, да, именно 'сцапиенс', потому что, попадись мы им ненароком вечером в безлюдном месте, так сцапают, что лужицы не останется! О, как в самом худшем виде оправдались мои опасения!
После нашего позорного бегства из душевой, соседки просто начали издеваться над нами. Подловят иной раз кого-нибудь из нас в коридоре, одна спереди, другая сзади, и начинают сходиться, расставив руки. Глаза чёрные горят, рты приоткрыты, сквозь крупные зубы слышится то ли смех, то ли рычание. Рванёшься вперёд или назад - обязательно схватят и облапают вдвоём, сладострасно приговаривая: 'Иф, иф, иф :' Тьфу, ты!
Мы - штангист, мастер спорта - я, и акробат-перворазрядник Толик, чувствовали себя несчастными девственниками, попавшими в какое-нибудь африканское племя. Бить по морде? Неудобно как-то, да и явно проигрышно. Жаловаться Немцову - засмеют на всю жизнь. Оставалось запираться и не попадаться, что мы пока и делали.
Вечерами, перед встречей с нашими девушками, мы с Толей обычно принимали стимулирующий массаж в стиральных машинах. Поясняю. В подвале общежития была студенческая прачечная с огромными стиральными машинами активаторного типа. Это были баки из нержавейки с большую бочку величиной, в боках которых вращался активатор - небольшой диск с гладкими выступами. Вечером, когда прачечная почти всегда была свободна, мы запирали дверь на щеколду, набирали в стиральные машины тёплой воды, садились в них и включали активатор. Вода приятно массировала кожу, разминая мышцы - лучше любой джакузи!
Если сесть к активатору лицом, а правильнее - передом, то потоки воды начинали активировать нам известно что, а там уже и до оргазма было недалеко. Но последний нам не был нужен, даже вреден - можно было опозориться ночью.
И ещё один нюанс надо пояснить для полноты тех драматических событий, которые уже нависали над нами. У меня в тумбочке была початая бутылочка с зелёным ликёром 'Бенедиктин'. Но бутылочка была с секретом - помните 'тинктуру кантаридис' из шпанских мушек, которая чуть ни стоила мне жизни? Так вот, я добавил чуть-чуть этой настойки в ликёр, и когда мы с Настей, уже потушив свет, быстро выпивали по маленькой рюмочке 'любовного напитка', ночь наша после этого была активной, почти до членовредительства. Толя знал, что в тумбочке у меня ликёр, но не знал его секрета.
И вот однажды вечером (думаю, что это была пятница тринадцатое число!), я налегке пошёл в прачечную подготовить машину - вымыть её, залить воду и т.д. Толя должен был спуститься следом за мной. Я уже набрал воды, но Толи всё нет. Минут через десять вбегает Толя с полотенцами и рассказывает:
- Только я вышел из комнаты, наши тётки, уже поддатые, обступили меня и затолкали обратно в комнату. 'Где твой друг?' - говорят, 'хатым с вамы выпыт!' Я и объяснил, что мы должны бельё постирать в прачечной, и что ты уже ждёшь меня там. 'Тогда давай водка!' -потребовали они. Я им и отдал твою бутылочку ликёра : Толя замер, разглядев выражение моего лица.
- Я верну, ты не сердись : - залепетал он, но я стремглав бросился к двери.
- Бежим отсюда, они знают, где мы! - закричал я, пытаясь выскочить вон. Но было поздно.
Дверь распахнулась и наши три грации с постыдными улыбочками на полуоткрытых красных губах, шатаясь, вошли в прачечную. Две прошли вперёд, а последняя заперла дверь на щеколду и часовым встала возле неё. Дамы, скинув халаты, и оказавшись в одних стоптанных шлёпанцах, привычно раздвинув руки, двинулись на нас, как толстые привидения. Мы осмотрелись - помещение подвальное, бежать некуда. Припёртые к стенке, мы приняли бойцовскую стойку.
- Гаянэ, - обратилась одна из обнажённых дам к нашему часовому, - иды аткрой двэр, крычи, зави помощ! Нас хатят износиловат!
- Че!!! ('Нет!!!') - завопил я Гаянэ, которая уже пошла отпирать щеколду, - ари естех, ни бхави! ('иди сюда, не кричи!') Делайте - инч узумес, лав? ('что хотите, хорошо?') - кричал я на диком армянском. Я представил себе, что будет, если нас поймают в подвале с этими голыми чудовищами. Поверят ли нам, что жертвы насилия - мы, а не наоборот? Поэтому я крикнул Толе, чтобы он не 'ломался', а сам добровольно лёг на стопку сложенных занавесей в углу.
- Шмотки скидавай! - приказала 'моя' гигантша, а Толика его 'пассия' просто подхватила, как жена лилипута Качуринера (если помните эпопею с лилипутами!) и поволокла в угол.
