Красота в Мамонтовке - сказочная! Но она была нам не в радость. Мы молча шли, и каждый думал о своём. Догадываюсь, где были мысли Тамары, а мне не давали покоя такие.
- Вот полюбил, так как никогда, даже в книжках не читал о такой любви - не то, что с первого взгляда, а с первого мгновенья, и тут же конец! Я знал, что болезнь эта никого не щадит, что онкоцентр, директором, которого тогда был академик Блохин, в народе называли 'блохинвальдом'. Этот диагноз - приговор!
Вот так невесело погуляли мы, потом переоделись, и я уехал. Лиля, видя в каком настроении я приехал, естественно, поинтересовалась, в чём дело. Скрывать я просто не смог бы, и рассказал всё. Увидел, как побледнело её лицо, как она лихорадочно стала думать о чём-то. Затем начала говорить по делу:
- Знаешь, у Войтенок есть свежий прополис, Сашин отец-то пчеловод. Прополис - это первое средство от этой болезни. Затем - чистотел. Я знаю, что в поле за институтом растёт чистотел, а так как в Курске снега не было, то его можно собрать - это тоже помогает. Надо что-то делать, не сидеть же так! - завершила она свой монолог.
Но потом не удержалась и добавила:
- Опять 'Тамара'? Что это имя - твоя судьба?
Оказалось, Лиля как в воду глядела. Только не эта Тамара стала моей судьбой, и не следующая... Надо было стать настоящим 'тамароведом', как прозвала меня Лиля чтобы, наконец, жениться в третий раз и, надеюсь окончательный, и, конечно же, на Тамаре!
В следующую же пятницу я, нагруженный шариками прополиса и вениками чистотела, приехал в Мамонтовку. Тамара была довольна - она верила в народные средства.
- Только неудобно как-то, получается, - призналась она, - и перед Лилей, и перед Бусей, я уже не говорю о его Розочке! Буся сильно переживает, даже плачет при встрече.
- Знает ли он что-нибудь про 'это'? - неопределённо спросил я.
- Если ты имеешь в виду половую близость, - серьёзно ответила Тамара, - то не знает. Думает, что ты просто любишь меня - и всё!
Когда Тамару положили в Онкоцентр, мы с Бусей встречались у метро 'Каширская', и шли к Тамаре вместе. Мы перезнакомились со всеми четырьмя пациентками, лежавшими в палате.
Особенно подружились мы с молоденькой женщиной лет двадцати, тоже Тамарой, по фамилии Подруцкая. Она получила 'пузырный занос' (хориоэнпителому), живя со своим любовником. Ей тоже сделали операцию, потом долго мучили химио- и радиотерапией, потом отпустили домой. Там она и умерла вскоре.
Мы с Тамарой были на её похоронах. Губы покойницы все были покусаны. 'Она терпела такие боли, что кусала губы', - призналась её мама, плача.
Мы навещали Тамару Подруцкую дома во время её болезни. Как-то почти перед смертью, она грустно сказала нам:
- А сегодня у, - и она назвала имя своего бывшего любовника, так или иначе виновного в её болезни, - свадьба. Он ведь сосед мой, и я всё знаю!
Моя Тамара узнала его адрес, и, проглотив стакан портвейна, вышла. Пришла она что-то через час, возбуждённая, но довольная.
- Я устроила им там скандал! - рассказывала Тамара. - Позвонила и вошла как гость, сказала, что по приглашению жениха. А потом, уже за столом, встала с бокалом вина и рассказала, что жених обманул меня - он был, якобы, моим любовником, и мы подавали с ним заявление в ЗАГС. Ещё рассказала про то, что он гулял и с моей подругой, тоже обещал на ней жениться, и даже назвала имя этой подруги. Сказала также, что он заразил её опасной болезнью. И высказав всё, что надо было, вылила бокал вина ему в лицо! Что тогда поднялось! Невеста кинулась царапать жениху харю, гости - кто куда, а я - за дверь. Ой, налейте что-нибудь, - попросила моя Тамара, - а то я возбуждена до предела!
Бедная Тамара Подруцкая тихо улыбалась, и было видно, что она довольна. На улице я спросил Тамару, правда ли то, что она нам рассказала, и та серьёзно ответила:
- За подругу мою я, кому хочешь, горло перегрызу!
В следующий раз мы видели Тамару Подруцкую уже в гробу с покусанными губами.
Моей Тамаре сделали операцию в октябре. Мы с Бусей и сестрой Тамары - Любой навестили её уже в палате. Тамаре сделали серьёзную операцию, называемую 'гистеректомией'. Мы спросили у Тамары, что можно ей приносить. И вдруг она сказала: 'Водку или портвейн!'
Я быстро сбегал в магазин и минут через пятнадцать был уже опять в палате. Нам позволили остаться подольше.
- А теперь, - чуть приподнявшись от койки, сказала Тамара, - выпейте за моё здоровье и чтобы я долго жила!
Мы с удовольствием сделали это прямо из горлышка бутылки. А Тамаре по её просьбе, я дал пососать мой мизинец, обмакнутый в водку. Этого ей, на сей раз, хватило. Надо сказать, что тост, выпитый от самого сердца всеми нами, произвёл своё действие. С момента операции прошло более тридцати лет и, чтобы не сглазить, со здоровьем у неё всё нормально.
Другое дело, что уже более десяти лет мы не виделись - так повернулась жизнь. Но, если из тридцати отнять десять, то получится двадцать. Двадцать-то лет мы прожили в постоянных встречах, в большинстве своём отнюдь не платонических. А первые года три года мы прожили в любви, и любви страстной.
Не надо любить очень страстно! Такая любовь сопряжена с ревностью, ссорами, мордобоем, и чёрт знает ещё с какими пакостями! И чаще всего страстно любящие друг друга люди не связываются друг с другом браком. Боятся измены, боятся, что не переживут её, и так далее!
- Хорошее дело 'браком' не назовут! - любила говорить Тамара. Вот и не связали мы друг друга браком, хотя любовь была такой, что на энергии её страсти можно было сталь варить!
Докторская защита
Про докторскую диссертацию в наших кругах тогда существовали, как минимум, два анекдота - весёлый и страшный. Начну с весёлого.
Одного доцента видят на работе с пухлым портфелем.
- Это что у тебя там, небось, докторская? - заинтересованно спрашивают коллеги.
- Да нет, ливерная! - разочаровывает их доцент.
И - страшный анекдот. Но тут нужна предыстория. В начале 70-х годов началось сильнейшее гонение на защиты докторских диссертаций. Всё пошло, как тогда было положено, с передовицы в газете 'Правда'. О том, что один жулик, дескать, из Еревана поехал защищать докторскую в Якутск, и за деньги защитился почти 'по телефонной книге'. И ВАК, которая должна была блюсти государственные интересы, тоже подалась соблазну коррупции.
И пошло-поехало. До половины докторских диссертаций заваливали прямо на защитах. А остальных диссертантов 'давила' ВАК. Дело приняло просто угрожающие размеры, доктора наук и профессора стали просто 'вымирать'. В среднем, докторами наук и профессорами люди становились тогда (с утверждением, получением дипломов, аттестатов и пр.) годам к шестидесяти. А к этим годам люди, особенно мужчины, ох, как любят умирать - хлебом их не корми! И некому стало заведовать кафедрами, отделами в Академии Наук, руководить научными институтами. Не 'хилым' же в научном отношении кандидатам наук!
И к концу 70-х годов 'Наша Родная Партия' опять дала ход назад, милостиво разрешив докторам наук защищать свои диссертации. Надо же было так 'повезти' мне сунуться со своей докторской в самое опасное время, да ещё с кавказской фамилией, из провинции, и в 'юном' возрасте!
Андрей Николаевич Островцев похохатывал надо мной:
- Тебе или лет десять назад надо было защищаться, или подождать ещё лет двадцать!
Но поближе к сути 'страшного' анекдота. Снимают в это время старого 'либерального' председателя ВАК и назначают нового - 'сурового и непреклонного' председателя с 'двойной' фамилией - Виктора Кириллова-Угрюмова, который должен был 'давить' докторов.
И, наконец, уже сама суть 'страшного' для людей, докторская диссертация которых находилась в ВАК, анекдота:
- Если председатель ВАК утверждает положительное решение по диссертации, то он подписывает 'Кириллов', а если отрицательное - 'Угрюмов'!
