Самой колоритной фигурой был, конечно, Андрей Николаевич Островцев - мрачный, молчаливый толстяк. Говорили, что он может выпить невероятное количество водки, оставаясь трезвым. В те годы, о которых я говорю, он был уже очень пожилым человеком.
И вот, я прихожу на переговоры с ним о возможности доклада на его кафедре. Я говорю, а Островцев смотрит на меня, не меняя выражения лица, и мне кажется, что он в мыслях находится уж очень далеко отсюда. Я закончил разговор, а он молчит и всё смотрит.
- Андрей Николаевич, так можно мне готовиться к докладу, или нет? - осторожно спросил я его.
- А что, готовься! - не меняя выражения лица, отвечал Островцев.
- А когда? - вкрадчиво поинтересовался я. И тут Островцев взорвался.
- Что ты пристаёшь ко мне, - неожиданным фальцетом закричал он, - сказал 'да', а ты ещё чего-то хочешь! - видимо он принял меня за студента, да и по возрасту это можно было бы вполне сделать.
На крик заглянула секретарь кафедры и забрала меня с собой.
- Не обращайте внимания, Андрей Николаевич - добрый человек, он скоро отойдёт и забудет всё. А доклад ваш назначим на... и она перелистала перекидной календарь, - на май, после праздников, допустим на пятое...
- Надо же, - подумал я, - год назад пятого мая мне повезло на испытаниях автобуса, а что будет сейчас?
Это должно было случиться через месяц, и я отправился в Курск, оставив плакаты для доклада на кафедре МАДИ. Об этих плакатах надо бы сказать особо. Они были выполнены на листах ватмана, окантованного стальной лентой на клею. Ленту я нарезал из той, которая шла для изготовления супермаховиков - её у меня было много. Это делалось для того, чтобы я мог быстро развесить свои плакаты по стенам в любой аудитории, и они нe покоробились бы. Но суммарный вес всех плакатов вместе с коробкой из листового дюраля превышал 60 килограммов. Но для меня это был 'не вес', и я с ним справлялся.
В Москву я приехал заранее, на майские праздники, которые провёл в известной мне компании 'Лора и Ко', с периодическим привлечением Мони. Нет, нет - только к застолью - Моня был очень целомудренным человеком, к тому же и женатым. Жену, правда, он не любил, но очень ценил семью - у него было двое маленьких детей, и из-за них он жил в семье и не изменял жене.
В результате, четвёртого мая вечером я так перепил, что видимо, отравился, и утром головы не мог поднять от подушки. А у меня ответственнейший доклад в МАДИ! Срочно звоню Моне - помоги! Тот заартачился поначалу, но всё же пришёл, и я с его помощью развесил тяжеленные плакаты. В голове всё перемешалось, и я с трудом представлял себе, о чём надо говорить.
Аудитория для доклада была достаточно мала, и 'амбрэ', исходящий от меня, разнесся по ней очень быстро. По крайней мере, вся входящая в аудиторию профессура тут же начинала принюхиваться. Вошедший последним, Андрей Николаевич, тоже долго принюхивался, и, поняв, наконец, от кого исходил 'вчерашний' запах, удовлетворённо присел.
Я 'вошёл в образ' и сносно сделал доклад. Было много вопросов, учёных явно заинтересовала моя работа. Но на докладе присутствовал приглашённый с другой кафедры профессор В.А. Илларионов, и он высказал сомнение, подходит ли эта работа под специальность Совета МАДИ. Присутствующие заколебались.
И тут я взял слово. Был бы я трезв, я бы не решился. Но я трезвым явно не был, поэтому и высказался:
- Уважаемая профессура, цвет советской науки! Прошу вас, не бортайте меня! Меня бортанули в Тбилиси - я уехал оттуда! Бортанули в Тольятти - уехал и оттуда! Бортанули в ИМАШе - и вот я пришёл к вам. Если вы бортанёте меня сейчас - куда же я пойду? Мне после вас и дороги-то никуда нет! Клянусь рождением Бахуса! - в сердцах добавил я Серафимову присказку.
Зал расхохотался. Все подумали, что я для храбрости 'поддал маленько', и это не претило им. Встал улыбающийся Андрей Николаевич.
- Что это мы вдруг такими принципиальными заделались? Прекрасная работа - дай Бог каждому, да и трудов свыше ста! Испытал автобус, грузовик, получил двойную экономию топлива - когда вы последний раз слышали о таком? Думаю, что сейчас это был первый и последний раз - нет больше таких результатов в автомобилестроении! Человек молодой, перспективный, я даже его со студентом разок перепутал, а мы хотим отослать его куда-то к чёртовой матери! Подавай на наш Совет, кафедра рекомендует! - громко сказал он мне, - только давай больше без Бахуса! Могут не так понять! - деловито посоветовал он мне.
После этого доклада я, естественно, ещё поддал, и Моня с Лорой едва довели меня до поезда. Вагон был международным, купе двухместное, а попутчиком неожиданно оказался... ректор КПИ - Евгений Викентьевич Ковалёнок, первый враг пьянства в институте. Моня и Лора никак не могли понять, почему это я так перепугался, увидев своего симпатичного соседа по купе. Но всё образовалось, а утром ректор даже довёз меня на своей машине до дома.
Началась тягомотина с представлением работы и всех сопутствующих документов в Совет. Это трудно даже тогда, когда сам работаешь в том же институте, где Совет. А если ты живёшь в другом городе, то подача документов в Совет кажется и вовсе невыполнимой задачей. То нет одного человека, то другого, а это - холостой приезд в Москву. Правда, мои 'холостые' приезды были не так уж 'холосты', если по-честному.
За время подачи документов в Совет произошло много событий. Строители 'сдали' новый корпус КПИ, рядом с общежитием и мою кафедру перевели в него, на 'престижный' второй этаж. Мне выделили прекрасный кабинет. Славик Зубов получил квартиру, и мне передали его общежитейскую комнату тоже. Лиля переехала в Курск и устроилась на кафедру, где работал Славик Зубов.
Кстати, на этой небольшой кафедре оказались сразу три доцента со схожими фамилиями - Зуб, Зубов и Зубарев. Заведующий этой кафедрой, нервический холерик Привалов, жалуясь на отношение к нему со стороны преподавателей, выдал разок на Совете такой перл: 'На меня точат зубы доценты нашей кафедры - Зуб, Зубов и Зубарев!', чем надолго лишил Совет дееспособности из-за гомерического хохота.
Наконец, нам дали большую трёхкомнатную квартиру в доме, расположенном напротив нового корпуса института через улицу Выгонную, то-бишь, какого-то там 'летия' Октября. Можно было выходить из дома, услышав звонок в институте, и не опоздать на занятия. Лиля перевезла детей в Курск и определила их в школу. Учились они неважно и часто хулиганили, чем приносили мне дополнительные хлопоты.
Вот какие события имели место, пока я долго и нудно сдавал в Совет МАДИ соответствующие документы, печатал и рассылал авторефераты, 'организовывал' получение отзывов. 'Организовал' я и отзыв из США от коллеги - профессора Рабенхорста, занимавшегося в Университете им. Дж. Гопкинса буквально теми же проблемами, что и я. Мы с ним переписывались, обменивались книгами, отчётами до самого выхода Рабенхорста на пенсию - он был значительно старше меня по возрасту.
Кроме того, я не забывал и плановую хоздоговорную работу со Львовом - проектирование гидравлического 'гибрида' в Гомеле закончилось, и там приступили к его изготовлению. Шёл июнь 1973 года, и я в очередной раз поехал в Москву, чтобы окончательно уточнить дату моей защиты.
Внезапная любовь
Будучи в Москве, я созвонился с моим знакомым Борисом Вайнштейном, и мы встретились во ВНИИСтройдормаше. Он, оказывается, защитил докторскую, и был 'на подъёме' - весел, радостен. Познакомился и уже успел побывать в путешествии на Кавказ, с молодой женщиной по имени Тамара. Он её вовсю расхваливал - какая, дескать, она у него красивая, да 'заводная', как его любит, только одно плохо - выпить не дура!
Услышав сакраментальное имя и такие выигрышные характеристики, я невольно заинтересовался Тамарой и предложил Борису встретиться вместе. Но он, как всегда, был занят, однако неожиданно предложил мне:
- А как у тебя насчёт баб?
