С Таней я встречаться перестал. Мы перестали звонить и писать друг другу, наша любовь умерла естественной смертью.
А что касается профессионалов, то они тоже разные бывают - и утерявшие душевные качества, и наоборот, обострившие их у себя. Лору-то и профессионалкой назвать нельзя - она и в личных отношениях и в сексе была как любовница. Ей нужна была душевная теплота, и она действительно, без ревности, но любила меня.
Лена же была профессионалкой высокого класса. Камасутру должна была писать именно она. Её быстрый взгляд, точные движения, до долей секунды выверенный вздох или стон - всё поражало талантом и отточенностью. Бывают гении дзю-до, или гении танца; она же - гений секса, секса профессионального.
Бывали ситуации, когда у меня с ней определённый нетривиальный акт затягивался и грозил превратиться в бесконечное мучение. Лена умела вовремя почувствовать, когда наступал наилучший, оптимальный момент для её вмешательства. Тогда, на секунду отвлекаясь от 'дела', и, подняв на меня взгляд, она быстро произносила лишь одно слово - глагол в повелительном наклонении - и 'миг последних содроганий' наступал тут же, незамедлительно!
Нет, я не назову этот глагол, я не хочу раскрывать профессиональных тайн специалистов! Нет, это не то, что вы подумали, это можно воспринять двояко, в том числе и как призыв к окончанию, прекращению действа. Нет, это и не другое - оно слишком пошло и даже где-то смешно. Это - единственное в своём роде слово - оно чисто, остроумно и неожиданно, поощрительно, задорно и чрезвычайно сексуально! Почти как 'обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй' в эпиграфе у Радищева.
Гадайте - не отгадаете, если только не спросите у настоящих профессионалок! Боюсь, однако, что не осталось больше таковых! 'Нет больше турок, остались одни проходимцы!' - как кричал с минарета Тартарен из Тараскона. Это его изречение мне очень по душе!
Матильда-Лора
Наши встречи втроём продолжались ещё год-полтора, а потом Лена постепенно отошла в сторону - мы ей наскучили. А с Лорой я продолжал встречаться. У меня в дальнейшем были и другие женщины в Москве, но с Лорой я прекратить отношений не мог. Вот и приезжал я к моей новой любимой женщине, но на день позже, а один 'неучтённый' вечер, и oдну 'неучтённую' ночь проводил с Лорой.
Правда, с психикой у Лоры становилось всё хуже и хуже. 'Голоса' беспокоили её всё чаще. Жертвами подозрений становились соседи. Вот, полковник Петров, дескать, тайно заходит к ней в комнату и 'издевается' над цветами.
- Как же он издевается над цветами? - недоумевал я,
- Ты что, не знаешь, как издеваются над цветами? - искренне удивлялась Лора.
- Я не знал этого, и мне становилось стыдно.
- А как же он заходит в комнату? - не унимался я.
- Ты разве не знаешь, что ключ лежит под ковриком? - раздражаясь, кричала Лора.
Как-то мы с Моней купили новый замок, и на перерыве вставили в дверь комнаты Лоры (она жила прямо у Чистых Прудов, рядом с ИМАШем). Ключи вручили Лоре прямо на работе и предупредили, чтобы она не клала их под коврик, а носила с собой - ведь в комнате жила она одна. А назавтра, придя на работу с перерыва, Лора во всеуслышание заявляет:
- Этот негодяй Петров опять издевался над моими цветами!
- Как, - закричали 'мы с Петром Ивановичем', - то есть с Моней, - мы вставили тебе новый замок и предупредили, чтобы ты не клала ключ под коврик!
- Вы что, с ума сошли, как я могу не положить ключ под коврик? - бурно возмущалась Лора, но объяснить, почему она не может не положить ключ под коврик, она тоже не могла.
Смог объяснить всё только знакомый врач-психиатр, у которого мы попытались разузнать причину такого поведения Лоры.
- Ребята, - сказал врач, - вы хотите, чтобы место этого полковника Петрова занял кто-либо из вас? Тогда вставьте ей ещё один замок, и издеваться над её цветами будете каждое утро именно вы. Оставьте всё, как есть, и пусть 'негодяй' Петров продолжает издеваться над этими несчастными цветами - и он и цветы к этому уже давно привыкли!
Как-то в конце июня, когда Лора уже жила на даче в посёлке 'Луч', и ездила туда после работы, она пригласила меня заехать в пятницу к ней туда и провести с ней там выходные. Но я задержался в Москве и приехал на электричке в Луч, когда было уже темно. Я сильно устал, но дорогу знал хорошо: и по тропинке через лесок к дачному посёлку Дома Учёных, где был домик Лоры, ходить приходилось часто, правда, в дневное время.
Но на этот раз меня по дороге охватил жуткий страх. Я сколько мог, держался, а потом побежал. Ужас подгонял меня и, передвигаясь с такой скоростью, я давно уже должен был прибыть в посёлок. Но лес всё не кончался. Мне казалось, что прошло несколько часов, пока я не выбрался на поле, освещенное луной. Невдалеке я заметил некое сооружение, и, приблизившись к нему, с суеверным страхом увидел, в чистом поле ... огромные железные ворота, причём запертые на замок! Ни стены, ни забора - одни только ворота в никуда!
Морально и физически раздавленный, я присел около этих ворот и просидел до утра. А утром даже не стал искать дачи Лоры, а дошёл до станции, сел на электричку и уехал в Москву. Я осознал, что наши с ней отношения - это дорога в никуда, и мне было об этом предупреждение. Больше мы с ней не встречались.
Вскоре я уехал в отпуск на море, а, приехав в Москву, узнал, что Лора погибла. Она почему-то шла по железнодорожному пути, не обращая внимания на гудки электрички. Поезд затормозить не успел...
А дальше идёт сплошная мистика, в которую я, как представитель точных наук, не верю. Или у меня на какое-то время 'поехала крыша'. Я прошу перенестись со мной вместе лет на пятнадцать вперёд после гибели Лоры, в дом на Таганке (да, да на той же Таганке, близ дома Лены!), где жил я уже с третьей и, по-видимому, последней моей женой Тамарой.
К нам часто заходила в гости соседская кошка Матильда. Изящнейшее создание, с телом миниатюрной чёрной пантеры и маленькой умной головкой египетской богини-кошки Баст. Подбородочек и кончики лапок у Матильды были белоснежные, а большие тревожные и настороженные глаза - жёлто-зелёные.
Когда жена кормила Матильду, кошка с достоинством принимала пищу, была аккуратна и разборчива в еде, а, закончив трапезу, долгим взглядом благодарила Тамару за угощение. Меня Матильда при жене практически не замечала - смотрела как на комод какой-нибудь, или на другую громоздкую, но неодушевлённую вещь.
Но я-то знал нашу с Матильдой тайну. Стоило только жене в восемь утра выйти из дверей на работу, как Матильда чёрной молнией, совершенно незаметно для неё, проскакивала в квартиру. Я обычно долго, часов до десяти и даже дольше лежал в постели, а потом уж медленно поднимался и собирался на трудовой подвиг.
Так вот, с недавнего времени Матильда, незаметно для жены оказавшись в квартире, неторопливо шла ко мне и, глядя прямо мне в глаза, прыгала на кровать. Она забиралась под одеяло со стороны подушки, держа, тем не менее, голову наружу, прямо на уровне моих глаз. И начиналось традиционное, длительное, с час и более, 'смотрение' друг другу в глаза. Я не знаю, что выражали мои глаза, я этого не видел, но глаза Матильды постоянно меняли своё выражение. Это была то настороженность с каким-то жгучим интересом, то страстное любование мной с полузакрытыми глазами, то выражение лица (да, да, именно лица!) кошки принимало какой-то страдальческий оттенок, то в её глазах начинал появляться бесёнок чуть ли ни любовной игры. И всё это молча! Потом Матильда с головой уходила под одеяло, и, положив голову на мою согнутую руку, засыпала. Я лежал, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить чудное животное, и часто сам засыпал вместе с нею. Волшебные, таинственные сны обуревали тогда меня, и я сам не мог объяснить себе своего состояния.
Наконец, Матильда просыпалась, бодро соскакивала с постели, шла прямо к двери, и требовательное: 'Мяу!' заставляло меня без промедления открывать дверь. День захватывал меня в круговерть событий, и я забывал о Матильде до следующего утра. Наши молчаливые встречи наедине вошли уже в привычку, как вдруг... Матильда заговорила!
