– А вот это другое дело!
И купцы благосклонно принимают приглашение.
Но купцов ждала новая неприятность. Оказывается, вот-вот должен вернуться исправник и здесь остановиться, он может их как раз и задержать. Однако вошедший в избу староста выручил их.
Увидев его, купцы снова изобразили сильное возмущение.
– Как ты смел нас останавливать, требовать от нас, честных купцов, документы, точно от разбойников! Мы тебе этого не простим, – накинулись они снова на него.
Рассерженные и оскорбленные купцы не пожелали ни минуты оставаться под одной крышей с таким мошенником, пьяницей и бездельником. Они велели вещи снести обратно на бричку, а сами поехали искать частную квартиру, чтобы нанять лошадей и немедля уехать из этой деревни.
Это было последнее испытание для беглецов. Пришлось им разыграть роль разгневанных господ, а потом они искренне смеялись, вспоминая, как они раз в жизни все-таки были господами. Ведь народ им это, несомненно, простит и барского высокомерия не зачтет в грехи.
Дальше они счастливо миновали бурятские степи, а через несколько дней уже сидели в поезде и ехали туда, куда стремились. Весь путь продолжался 17 дней, а туда, в ссылку, царские сатрапы везли их четыре месяца.
Письма к родным. Август 1902 – май 1907
А. Э. Булгак
[Лейзен, Швейцария] 13 августа
1902 г.
Дорогие Альдона и Гедымин!
Давно уж я не имел возможности побеседовать с вами. Теперь я на чужбине – в Швейцарии, высоко над землей, на вершине горы – 1 1/3 версты над уровнем моря. Сегодня облака на целый день окутали нас своей белой пеленой, и сразу стало мрачно, серо, сыро, идет дождь, и не знаешь, откуда он: сверху или снизу. А обычно здесь так прекрасно и сухо! Кругом – снежные горы, зеленые долины, скалы, обрывы, деревушки. И все это беспрестанно меняет свои краски и свою форму в зависимости от освещения, и кажется, будто все, что можно охватить взглядом, живет и медленно движется. Облака охватывают горы кругом – то опускаются вниз, то снова поднимаются. Здесь хорошо, прекрасно, но какая-то тяжесть сдавливает грудь – воздух разрежен, и надо привыкнуть к нему; а взор везде встречает препятствие – здесь нет широкого горизонта, кругом горы, и кажется, что ты отрезан от жизни, отрезан от родины, от братьев,[35] от всего мира. Есть здесь у меня друг, он лежит больной в санатории, и только это задерживает меня здесь. Я недавно приехал сюда – всего каких-нибудь несколько дней назад. А что слышно у вас? Может быть, нам удастся еще раз собраться всем вместе. Как ваше здоровье? А дети как? Подходит осень, им придется больше сидеть дома, даже скучать, а у тебя будет больше забот. Пойдем ли мы еще в лес по грибы? Я никогда не забуду это короткое время, которое пробыл у вас, – а дети долго ли будут его помнить? Поцелуйте их от меня, от дяди, который не любил, чтобы ему целовали руки. Вспоминают ли они меня когда-либо? Дорогая Альдона, пришли мне их фотографии.
Феликс
А. Э. Булгак
[Женева] 23 сентября
1902 г.
Дорогая Альдона!
Сегодня я получил второе твое письмо. Не сердись на меня, что я не ответил тебе на первое письмо – как-то не было настроения. Как видишь, сейчас я уже в Женеве.
Все это время я ходил по горам и долинам в окрестностях Женевского озера. Но слишком скучно сидеть без дела, поэтому я взялся за работу, захотелось мне приобрести квалификацию, и я учусь – она мне со временем пригодится, и вскоре я смогу зарабатывать. Работаю немного – 6–8 часов в день, так что мне хватает свободного времени и для чтения, и для отдыха, и для прогулок. Работая, я чувствовал себя здесь лучше. Теперь я должен был прервать работу на несколько дней, так как немного простудился и доктор велел мне сидеть дома. Живу в красивой и дешевой комнатке. Однако я здесь долго не пробуду. Здесь бешеные ветры, и начались дожди, поэтому перееду в какой-либо другой город, более защищенный горами от ветра. Женева лежит у самого озера – оно прекрасно, но, к сожалению, осенью вредно для здоровья.
Я очень рад, что у вас, Альдона, предвидится работа, быть может, опять у вас все пойдет хорошо, но каково здоровье твое и Гедымина? Как он себя чувствует? Не утомляет ли его теперешняя работа? Это очень хорошо, что тот, у кого вы будете работать, порядочный человек. Во сто крат лучше работать за меньшую плату у хорошего человека, нежели у тех подлецов, которые за деньги, которые тебе платят, готовы высосать не только силу твою, но и нервы, и здоровье, и жизнь. Они хотят купить не только работу, но всего человека целиком. Они превращают человека в товар, и это самое ужасное… Но – хватит, а то я опять сяду на своего конька и наскучу тебе. Для тебя это все, может быть, лишь пустые слова. Один говорит «люблю» – и это лишь фраза для него, ибо он говорит, но не чувствует (а кто не говорит сегодня, что «любит» ближних!), это никчемное фарисейство, это тот яд, который отравлял всю нашу жизнь с самого детства. Другой же говорит «люблю» и находит отзвук в человеческих душах, ибо за этим словом выступает человек с чувством, с любовью.
Поэтому, чтобы понять друг друга, давай поговорим о том, что мы оба любим. Ты страшно мало пишешь мне о детях. Как они растут? Наверное, очень скучают теперь – осенью – и больше доставляют тебе забот. Мне хочется увидеть их, обнять, посмотреть, как они развиваются, слышать их плач, смех, видеть их игры и шалости. Не знаю, почему я люблю детей так, как никого другого. Когда встречаюсь с ними, то сразу исчезает мое плохое настроение. Я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю, и я думаю, что собственных детей я не мог бы любить больше, чем несобственных… В особенно тяжкие минуты я мечтаю о том, что я взял какого-либо ребенка, подкидыша, и ношусь с ним, и нам хорошо. Я живу для него, ощущаю его около себя, он любит меня той детской любовью, в которой нет фальши, я ощущаю тепло этой любви, и мне страшно хочется иметь его около себя. Но это лишь мечты. Я не могу себе этого позволить, я должен странствовать все время, а с ребенком не мог бы. Часто-часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я…
В своем первом письме ты опять писала мне об «обращении заблудшего»; никогда не предполагай, что это может случиться. Я счастлив здесь, на земле, я понимаю человеческие души и самого себя, и мне не нужно успокаивать вашей верой свою душу и свою совесть, как это делают одни, или искать в этом смысл жизни, как другие. Ибо я здесь, на земле, нашел счастье… Чем более несчастны люди, чем более они злы и эгоистичны, тем меньше верят своей совести, а верят в исповедь, молитвы и ксенд-. зов. Я ксендзов проклинаю, я ненавижу их. Они окружили весь мир своей сутаной, в которой сконцентрировалось все зло: преступление, грязь, проституция: они распространяют темноту, покорность «судьбе». Я борюсь с ними не на жизнь, а на смерть, и поэтому никогда не пиши мне о религии, о католицизме, ибо от меня услышишь лишь богохульство… Темна и неразумна мать, которая вешает ребенку образок, думая, что этим путем она охранит его от бед. Она не знает, что будущее счастье ребенка во многом зависит от родителей, от их умения воспитать ребенка, от умения подавлять в корне все плохие задатки ребенка и развивать хорошие. А это дает не религия… Надо воспитать в детях любовь к людям, а не к самому себе. А для этого самим родителям надо любить людей…
Все тот же ваш
[Феликс]
А. Э. Булгак
[Закопане] 14 декабря
1902 г.
Дорогая моя Альдона!
Благодарю тебя сердечно за память обо мне. Удивительно, что ты не получила открытки с видом Карпатских гор, которую я тебе давно уже послал; вероятно, какой-нибудь почтовый чиновник присвоил ее себе. У вас скоро настанут праздники, и мне очень грустно, что я не с вами. Манит меня «сесть» и приехать к вам, но не могу сделать этого. Сколько это лет прошло, когда мы с тобой вместе ужинали в сочельник? В [18]95 и [18]96 гг. я как раз в сочельник ехал поездом в Варшаву, потом уж ни разу не встречались мы в этот день. 1894 г. был последний год, когда я в семейном кругу в Иоде, еще ребенком, провел этот день вместе с мамой. Вас, кажется, тогда не было еще в Иоде. Воспоминания унесли меня в прошлое, припоминаю Дзержиново. Помнишь, как ты учила меня по-французски и раз несправедливо хотела поставить меня в угол? Помню эту сцену как сегодня: я должен был переводить письменно с русского на французский. Тебе показалось, что я перевернул листы и какое-то слово переписал. Из-за этого ты послала меня в угол. Но я ни за что не хотел идти, потому что ты несправедливо меня обвинила. Пришла мама и своей добротой убедила меня стать в угол. Помню летние вечера, когда мы сидели на крыльце… Помню, как на том же крыльце мама учила меня читать, а я, опершись на локти, лежал на земле и читал по складам. Помню, как по вечерам мы кричали и эхо нам отвечало… Кто же не любит своих воспоминаний, своей молодости и детских лет жизни без забот, без мыслей о завтрашнем дне.
