Второе Ваше решение последнего времени, которое я горячо одобряю — указание министру образования Фурсенко расширить и углубить преподавание в школе творчества покойного А.И.Солженицына. Да, его огромное творческое наследие надо изучать обстоятельно. Надо чтобы наши дети с ранних лет знали, сколь многообразны формы предательства и подлости, как ловко могут они обретать вид благородства и патриотизма, святости и бескорыстия. Хорошо бы каждому первокласснику подарить все 30 томов его сочинений, чтобы к окончанию школы учащиеся одолели их, «Архипелаг ГУЛАГ» знали бы наизусть.
Я я был бы признателен Вам, если бы Вы порекомендовали министру образования использовать как учебное пособие при изучении в школах творчества Солженицына прилагаемую статью.
С искренним пожеланием успехов личных и государственных, которые невозможны без политической воли и решительности.
Владимир БУШИН,
участник Великой Отечественной войны, орденоносец,
лауреат Международной Шолоховской премии 5 сентября 2008
Утром 4 августа, в понедельник, позвонил Александр Проханов, сказал, что умер Солженицын, попросил к утру следующего понедельника написать статью для «Завтра». Согласился.
Газеты ещё не пришли. Включил телевизор. Скорбящие лики Никиты Михалкова, Владимира Лукина, Алексея Германа, Юрия Любимова, Александра Сокурова… Как на подбор. Элита. VIP.
Заглянул в Интернет. Удивился единодушию. Конечно, первым делом -
— De mortuis aut bene, aut nihil.
Но потом понесло:
— Кто помои теперь на родину лить будет?
— О! Таскать их не перетаскать…
— О мертвых либо хорошо, либо ничего.
— Вот ещё бы о Сванидзе — ничего.
— О мертвых либо ничего, либо хорошо.
— Скажи мне что-нибудь хорошее про Гитлера или Чикатилу.
— О мертвых либо ничего, либо правду. Он сам при жизни вволю поглумился и над живыми, и над мертвыми.
— Поносил не только Ленина и Сталина, но лгал и о великих писателях от Пушкина до Максима Горького и Шолохова.
— Не обошел враньём и Толстого, и Достоевского с его каторгой. Издевался!
— Умер сразу после Дня десантника. И был десантником-диверсантом, заброшенным в наш тыл.
— О мертвых либо хорошо…
— Что, смерть сразу всё искупает? Мерзавец живой или мертвый — все равно мерзавец.
— Он всё-таки из антисоветчика в русофоба не превратился.
— Антисоветчик = русофоб. Это закон.
— Не совсем так. Русофоб = антисоветчик.
— О мертвых либо…
Неисповедимы пути Господни. И случилось так, что моя жизненный стезя не раз соприкасалась и даже пересекалась со стезёй новопреставленного Александра Исаевича Солженицына. Так, ещё в январе 1945 года мы были недалеко друг от друга: 48 армия 1-го Белорусского фронта, в которой служил он, вторглась в Восточную Пруссия из района Цеханув с юга, а моя 50-я 2-го Белорусского из района Августов-Осовец — с юго-востока. И с тех пор до дней нынешних… Мой путь на дачу как раз через Троице-Лыково, еду и всегда думаю: здесь за воротами дома 2/2 по 1-й Лыковской улице на пяти гектарах лесисто-болотистой местности, окруженных спиралью Бруно, обитает Титан…
Известный властитель дум Владимир Бондаренко сейчас уверяет: «На свете не так уж много пророков. Их часто не любят и даже ненавидят. Их боятся и им завидуют… Я одним из первых написал о нём в «Литературной России», стал переписываться с ним, когда он жил ещё в Вермонте». Ну, это не совсем так. Тут достопечальное явление раннего склероза. Во-первых, главное пророчество Солженицына состояло в долдонстве о том, когда он жил в США, что Советский Союз вот-вот сокрушит Запад. И что же мы видим? Где Пророк? Кто Пророк? Во-вторых, первым и лет на пятнадцать раньше Бондаренко, ещё в 1962 году сразу после выхода в «Новом мире» повести «Один день Ивана Денисовича», о ней одобрительно написали Симонов, Маршак, Бакланов и автор этих строк.
Да, приветливо, даже восторженно его встретили многие известные писатели помимо главного редактора журнала Твардовского и его друга Лакшина, критика. А Шолохов даже просил Твардовского поцеловать от его имени успешного дебютанта. Я же сначала выступил со статьёй в ленинградской «Неве» об «Одном дне», а потом — об всём, что к тому времени он напечатал в «НМ», была моя статья в воронежском «Подъёме». С этого завязалась переписка ещё в ту пору, когда будущий Пророк обитал в Рязани. В таких случаях, властитель Бондаренко, Василий Иванович гневно восклицал: «К чужой славе хочешь примазаться?!»
«А когда вернулся, — продолжает тот, — пригласил к себе и долго расспрашивал о России». Это естественно: ведь Бондаренко может сказать о себе словами Фомы Опискина: «Я знаю Россию и Россия знает меня». Но Опискин — плод фантазии Достоевского, а этот — вот он рядом — живой, то да сё говорящий, то да сё пишущий, туда и сюда бегающий.
«Иногда он звонил мне, пугая жену, — ведь это всё равно, что позвонил бы Гоголь или Пушкин». Действительно, кого не испугает звонок с того света: «Можно позвать Владимира Григорьевича? Я хочу пригласить его в гости. Ему понравится у меня».
«Горжусь знакомством с ним!» Прекрасно! Пророк, должно быть, тоже гордился и должен бы дать премию, но почему-то не дал. Неужели из-за недостаточной, на его взгляд, антисоветскости юного друга?
16 ноября 1966 года на обсуждении в Союзе писателей «Ракового корпуса» мы встретились, познакомились, встречались и позже, когда Пророк уже ходил в дефицитной пыжиковой шапке и отливавших перламутром штанах. А в мае 1967 года он прислал мне с назидательной припиской, что негоже, мол, отсиживаться, и свою известную экстремальную цидулку Четвертому съезду писателей СССР. Дня за два до съезда ко мне в «Дружбу народов», где я тогда работал, как шестикрылый серафим, явился словно только что кем-то помятый Наум Коржавин. Он предложил подписать коллективное письмо членов Союза писателей с просьбой к съезду дать слово жертве культа. Почему не дать жертве? Я всегда был демократ. Пусть скажет словцо. Подписал. Нас оказалось 80 человека. Юного Бондаренко или уже тридцатилетнего Распутина среди нас не было.
Да, встретили новобранца, не подозревая, что это Меч Божий, с распростёртыми объятьями. Но время шло, и многие вчерашние хвалители отшатнулись, отвернулись, а иные и прокляли. Не только Симонов, решительно отвергший роман «В круге первом» («слепая злоба»), а потом и вздорный вымысел Солженицына о Федоре Крюкове как об авторе «Тихого Дона»; не только Г.Бакланов и я, но и сам Твардовский бросал ему в глаза: «Если бы печатание «Ракового корпуса зависело только от меня, я бы не напечатал»… «Если бы пьеса «Олень и шалашовка» была напечатана, я написал бы против неё статью. Да и запретил бы даже»… «У вас нет ничего святого»… «Ему с…т в глаза, а он — Божья роса!» Всё это именно как Божью росу сам он в своём «Телёнке» и предал гласности (стр. 69, 144, 174–175). Шолохов как раньше особенно бурно приветствовал, так теперь резче всех и проклял: «Болезненное бесстыдство!». Это Меч Божий публиковать воздержался.
Потом стало известно, что давно отвернулись от Солженицына и осудили даже школьные друзья — Николай Виткевич, Кирилл Симонян, его жена Лидия Ежерец (она у нас в Литинституте читала курс по современной западной литературе), которых он во время следствия по его делу назвал своими единомышленниками-антисоветчиками. О Наталье Решетовской, первой жене, тоже преждевременно зачисленной им в единомышленники, я уж не говорю. Он сам «отвернулся» от нее на пороге старости. Отвернулись ещё и те, кто вместе с ним сидел, а это тот же Виткевич, Лев Копелев, Сергей Никифоров — прототип Роди из «Круга». Прототип напечатал в «Нашем современнике» беспощадные воспоминания «Каким ты был, таким ты и остался». Нельзя забыть и Ольгу Карлайл, внучку Леонида Андреева. В 1965 году её отец Вадим Андреев тайно вывез на Запад микрофильм романа «В круге первом» (а мы, телята, спустя уже год после этого обсуждали его в ЦДЛ!), в 1968 году её брат Александр вывез «Архипелаг ГУЛАГ» (Вот оно, всезнающее и всемогущее КГБ! Вот он, колпак, под которым задыхался Титан!), а сама Ольга с мужем по просьбе романиста почти пять лет возились с переводом и с организацией издания этих книг на Западе. И что же? Оказавшись там, Солженицын обвинил супругов Карлайл в намерении нажиться на издании его книг. Они вынуждены были защищаться. В 1978 году в США и во Франции вышла книга О. Карлайл «Солженицын и тайный круг». Теперь она издана и у нас. Книга кончается так: «Не одни мы стали жертвами солженицынской ненависти. Вадим Борисов, Иван Морозов из издательства ИМКА-пресс тоже изведали её в полной мере» (с.174). Как видно, Ольга Вадимовна не знала, что совсем не старый Борисов умер, как не знала и о других жертвах.
