«Хорошо, что хотя бы Ива не нуждается, – подумал он, – „Гробовщик“ ей регулярно Аврамову долю доходов передает. А интересно все-таки, Хиромант нарочно эту идею с оптимальным гробом подарил Авраму или случайно так получилось? Наверное, случайно, – ответил он сам себе, – не мог он предвидеть, что наше общество потребления докатится до такого».

Он решил открыть балконную дверь – не заглушала она крики, а душно стало в комнате невыносимо. На балконе он закурил и продолжил этот «вечер воспоминаний», который сам неожиданно себе и устроил.

Вспомнил почему-то, как пошли они с Аврамом как-то на танцы, на танцплощадку на склонах Днепра, называемую тогда в народе «Жаба», а была еще и другая под названием «Кукушка», тоже в парке на склонах. Вспомнил, как пили перед этим портвейн в заведении на Кресте с бесхитростным названием «Вино» – теперь таких названий нет, теперь такое заведение называлось бы «Восторг дегустатора» или как-нибудь в этом роде, правда, теперь и заведений таких нет.

Вспомнилось ему, как при входе на танцплощадку на длинном каком-то ящике в огромном количестве лежали бескозырки – на танцы чуть ли не в полном составе явились курсанты Военно-морского училища.

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! – сказал тогда Аврам.

Вспомнив об этом, В.К. усмехнулся.

«Маленький тогда был город, – думал он, – бывало, Крест туда и назад проходили минут за двадцать – от бара „Днепр“ до Сарапского рынка, где продавали кислое крестьянское вино по двадцать копеек стакан, а кофе пили посередине, в Центральном гастрономе, двойную половинку. Все на Кресте тогда друг друга знали, здоровались, останавливались поболтать, особенно в популярных местах: около Театрального института, в Центральном гастрономе, в кафе с каким-то советским названием (название он забыл), которое было известно в народе как „Мичиган“, почему „Мичиган“ – неизвестно, но все это кафе так называли. И народ тогда на Кресте собирался разный», – подумал он и стал вспоминать завсегдатаев этого местного «Бродвея»: одноглазого ассирийско-украинского поэта Барду; Окуня-актера с его тиком и продуманными актерскими жестами; бандитов – Алика по кличке Генерал и еще одного по кличке Комбат; проституток – худющую Тюльку и мужеподобную Дядю Гришу; романтика сыскного дела Гену по прозвищу Милиционер, хотя к этому званию тот лишь стремился; киношника по имени Рэм (Революция, Энгельс, Маркс); студента-медика и параллельно украинского националиста Рябка и среди всей этой пестрой братии свою компанию: красавца Шварца с его буйной шевелюрой и походкой танцора; серьезного Школяра, работавшего в то время таксистом; Ефима, одинаково увлеченного тогда джазом, радиотехникой и поэзией, и общительного, вечно носившегося с какими-то замыслами и проектами Аврама с его заграничными шмотками и рассказами о жизни «за бугром», казавшейся тогда всем ужасно привлекательной и заманчивой.

Трудно сказать, что объединяло тогда их всех: и бандитов, и студентов, и «простых Советских инженеров» – уже не в первый раз задавал себе вопрос В.К. Время, наверное, было такое, что-то такое было разлито в воздухе, свобода, но не такая, как сейчас, а романтическая, что ли. Все они тогда воображали себя героями Ремарка и Хемингуэя. Недолго это продолжалось – с год, наверное, не больше, но потом такого никогда уже не было – все было: и хорошее, и плохое, но такого не было.

«Впрочем, скорее всего, просто молодые мы все были. Неистребимый оптимизм молодости, – усмехнулся он, – теперь уже ничего подобного нет и быть не может, – и вдруг подумал: – И некоторых из нас тоже уже нет: сначала Школяр, а теперь, похоже, и Аврам».

– Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал, – процитировал он Пушкина голубю, сидевшему на карнизе возле балкона. Голубь искоса на него посмотрел и курлыкнул, В.К. запустил в него окурком и ушел с балкона.

Он включил компьютер и решил немного поработать, несмотря на жару, хотя работать очень не хотелось.

– Наука, – сказал он вслух, – наука умеет много гитик, – и мысленно выругался.

Был он физиком и к работе относился серьезно, но сейчас не работалось ему что-то, но работать тем не менее было надо и он, преодолев себя, уже на работу настроился было, как вдруг раздался телефонный звонок.

– Моя фамилия Шитов, – сказал голос в трубке и сделал паузу, как будто давая собеседнику возможность оценить этот печальный факт.

В.К. английский знал, поэтому, как и положено, мысленно хихикнул. Потом, вклинившись в затянувшуюся паузу, спросил:

– Так чем я?…

– Я товарищ Аврама Рудаки, – сказал Шитов, – нам надо бы встретиться.

В.К. знал почти всех друзей и товарищей Рудаки, и никакого Шитова среди них не было, но знал он и чрезвычайную общительность Аврама, которая вполне допускала существование Шитова, поэтому не возражал.

– Давайте, – и спросил: – Когда вы предлагаете и где?

– Давайте прямо сейчас, – ответил загадочный Шитов. – Я тут возле вашего дома нахожусь – давайте где-нибудь поблизости.

«Выходит, он знает даже, где я живу, – удивился В.К. -Что же это за Шитов такой? Скорее всего, это кто-то из знакомых, просто фамилии я не знал».

– А как вас зовут? – спросил он. – И вообще, мы знакомы с вами, а то фамилии вашей я что-то не припомню?

– Зовут меня Анатолий Иванович, и мы с вами не знакомы, – обстоятельно пояснил Шитов. – Я с Рудаки в Москве работал. Давайте я встречу вас у подъезда минут через пять, идет?

– Хорошо, – согласился В.К. – А как я вас узнаю?

– Я сам к вам подойду, – ответил Шитов, и в трубке раздались гудки.

Пока В.К. натягивал выходные джинсы и рубашку, он все гадал, кем может быть этот таинственный Шитов, но так ничего и не придумал, и только когда сбегал он по лестнице к парадной двери, его осенило.

«Да это же Контора!» – мысленно воскликнул он, но больше ни о чем подумать не успел, так как открыл дверь парадного и увидел на тротуаре человека, на котором это слово было написано крупными буквами.

Почти двадцать лет прошло с тех пор, как Контора распалась, превратилась во всякие Службы безпеки[36] в Независимых губерниях, как-то называлась она теперь и в самой России, но как, никто не знал и никого это больше не интересовало. А когда-то Комитет государственной безопасности Империи, Контора, как именовали ее в кругу друзей В.К., была могучей и всесильной. И вспомнил В.К., что и Аврам имел к ней какое-то отношение. Правда, сам он говорил, что к Конторе отношения не имеет, что человек он в прошлом военный и, как все военные, гэбистов не любит и презирает, хотя и приходилось ему часто иметь с ними дело, как он говорил «по служебной надобности».

Пожимая руку Анатолию Ивановичу Шитову, незаметному человеку без возраста в скромном костюме и неярком галстуке, В.К. вдруг вспомнил, как Аврам учил его когда-то различать переодетых чекистов и милиционеров.

– Жмоты они все, – говорил он, – а штатскую обувь им не дают – вот и носят они форменные туфли с гражданским костюмом, чтобы свои не стаптывать.

В.К. посмотрел на туфли Шитова, но ничего особенного в них не нашел – туфли, как туфли – и спросил:

– Так что вы хотели мне рассказать про Аврама? Вы ведь знаете, что пропал он?

– Знаю – сказал Шитов тихим голосом. – Я потому и встретиться хотел с вами. Я сейчас в отставке, но когда-то мы работали с Аврамом по линии разведки. Сейчас это не имеет значения – страны другие, все другое, но знаете, старые связи, старые друзья остаются. Вот мы и решили («Мы, это кто?» – подумал В.К.), что Аврам вполне мог воспользоваться старыми каналами и где-то за рубежом сейчас находится, скорее всего, в арабских странах где-то – это его территория, но и в Европе тоже может быть – и там у него связи наверняка остались.

– Зачем ему это надо? – спросил В.К.

– Не знаю, – ответил Шитов. – А с женой у него как?

– Нормально, – сказал В.К. и спросил Шитова: – А зачем вы мне все это рассказываете?

– Нравился мне Аврам, – сказал гэбэшник: – Его у нас все любили. Вы его жене намекните, успокойте ее, – он помолчал и добавил: – Вполне может быть Аврам за рубежами – ведь в нашей профессии сейчас тоже вроде рынка, а у Аврама опыт и связи, – он протянул В.К. руку. – Прощайте. Мне пора. Я вообще-то здесь, у вас, по другому делу, но Аврам – мой друг.