Лежали сейчас под этим львенком странные какие-то купюры. Он поставил чашку на телевизор и взял одну – это была купюра в пятьдесят сирийских лир с жизнерадостными крестьянами и ослом. Он хорошо помнил эти купюры – «душа моя в заветной лире» говорили, бывало, они, получая в таких и похожих купюрах зарплату у посольского бухгалтера с значимой фамилией Ососков.

– Ты откуда лиры взяла? – спросил он у Ивы, которая продолжала возиться на кухне.

– Из твоих штанов, откуда же еще? – ответила Ива. – А вот откуда ты взял, это действительно вопрос.

– А! – фальшиво спохватился Рудаки. – Это я у одного своего коллеги взял, нумизмата. Хотел тебе показать, чтобы ты вспомнила «заветные лиры».

– Понятно, – протянула Ива, и сомнения в ее голосе было много.

«Черт знает что! – мысленно восклицал Рудаки, стоя на балконе с сигаретой. – Получается, что в этих джинсах я был в Хаме. А в чем же я тогда троллейбус тушил, без штанов что ли? Или, может быть, мои штаны путешествия во времени совершали по мере надобности, так сказать? Черт знает что!»

Выходило, что самым простым и логичным объяснением был сон, выходило, что приснилось ему все это, все эти проникновения: Дверь, и Гусев, и Окунь-актер, и бидончик с пивом. Но слишком уж был этот сон реальным – он и сейчас отчетливо помнил, например, сирийского солдата, который замахнулся на него прикладом: и лицо помнил, и как блеснул лунный луч на его штыке-ноже, и как звякнула при этом какая-то пряжка в его амуниции, и запах помнил – кожи и пота. А банкноты в пятьдесят лир, как они в его кармане оказались? Это уже ни в какие ворота не лезло. Так и не придумав никакого объяснения, стал он собираться на лекции.

«Гробовщику», как звала его Ива, Рудаки позвонил по «мобилке» по дороге к метро.

– Надо встретиться, – патентовано бодрым тоном сказал тот, и Рудаки стал, как обычно в разговоре с этим нахально-энергичным племенем, мямлить и говорить, что он бы, конечно, с удовольствием, но вот дела: лекции, аспиранты, то да се. Очень не хотел он с ним встречаться, так как терпеть не мог его и ему подобных и не понравился он Рудаки с первого взгляда. А связано было это все опять с Хиромантом.

Рисунок с «ковчегом реинкарнации» довольно долго пролежал в кармане у Рудаки, пока как-то раз не наткнулся он на этот листок и не заела его совесть: что ни говори, а воля умирающего (хотя жив Хиромант или умер, он так и не узнал). И отправился он к своим знакомым в патентное бюро.

Он предвидел, что там будут смеяться, но чтобы так.

– Видала я разных сумасшедших, но такого еще не встречала, – сказала Таня Белова – старинная его знакомая, на понимание и сочувствие которой он рассчитывал больше всего. – Чистый бред, – добавила она, вытирая слезы.

Второй его патентный знакомец, Боря Уваров, в назидание рассказал историю о сумасшедшем изобретателе, который предлагал в Москве, на площади трех вокзалов построить огромный пивной бар с общественным туалетом и при туалете гидроэлектростанцию и получаемую таким образом бесплатную энергию пустить на электрификацию ветки Москва-Коломна. Изобретатель представил все чертежи и расчеты и долго жаловался в разные инстанции, когда ему отказались выдать авторское свидетельство.

– Впрочем, – заметил Уваров, – сейчас времена другие, сейчас можешь патентовать все, что душа пожелает, – были бы деньги.

Такой патент, в котором изобретатель сам несет ответственность за свое изобретение, назывался декларационным и стоил относительно недорого. Правда, надо было еще заплатить патентоведам за помощь в подготовке описания изобретения. Вот тут и посмеялись опять.

За образец взяли патент на инвалидную коляску.

– Тоже средство передвижения, – пояснил Боря.

– Не передвижения, а перемещения, или перенесения, – поправил Рудаки.

После всеобщего осмеяния идеи Хироманта она и ему стала казаться идиотской, и думал он теперь лишь о том, чтобы поскорее от этого дела избавиться, исполнить свой, так сказать, долг и забыть. Но дел предстояло много, и главное из них было составить описание изобретения.

Сложности начались сразу, с заголовка.

– Устройство для перенесения в загробные миры, – предложил Боря и заржал, довольный.

Практичная Таня, правда, тоже иногда прыская, предложила: «Устройство, используемое в похоронном обряде в целях оптимизации последнего».

– А что? Класс! – сказал Боря.

На этом порешили и стали описывать дальше:

– Устройство, используемое в похоронном обряде в целях оптимизации, состоящее из…

И тут мнения разделились: Рудаки предлагал «из ящика и крышки», но его высмеяли коллективно как филолога и, следовательно, личность, от техники далекую и к ней не способную, и решили написать «из двух усеченных пирамид, верхней и нижней».

Рудаки на филолога не обиделся – ругали его и не такими словами – и призвал их не забыть про размеры, ведь вся суть замысла Хироманта была как раз в них. И тут ждал Рудаки сюрприз. Оказывается, в патентах точные размеры и вообще какие-либо точные данные указывать нельзя, чтобы нечистые на руку плагиаторы изобретение не воспроизвели, ничего не заплатив изобретателю.

Это открытие переполнило чашу терпения Рудаки, и он сказал, что умывает руки, что, в конце концов, это они патентоведы, а не он и что им деньги за это платят. Правда, деньги он Боре с Таней не платил – это была чисто дружеская услуга. В общем, он сказал:

– Сочтемся славою, – и пошел курить. Тут-то и настиг его «гробовщик».

Никаким «гробовщиком» он, конечно, не был – так его; Ива прозвала, а вслед за ней и сам Рудаки. Был он студентом! с юридического, специализировался по патентам и проходил стажировку в конторе Тани и Бори. Носил он звонкую и знаменитую фамилию Раевский, звали его Коля, и на угреватой его и, в общем, не лишенной миловидности физиономии крупными буквами написан был один вопрос: «Как наварить бабки?». И на вопрос этот, судя по новой модели БМВ, он часто находил положительные ответы.

– Вот вы образованные, типа, как бы, много знаете, а толку? – задавал он своим наставникам риторический вопрос и сам же на него отвечал: – Толку – чуть. Чтоб срубить бабки, как бы, образования не надо. В городе столько лохов, что только карман подставляй.

И вот сейчас «гробовщик» Раевский – правда, тогда Рудаки «гробовщиком» его еще не называл– вышел вслед за ним на площадку и, поморщившись от дыма сигареты, которую курил Рудаки, сказал:

– Сами травитесь, а зачем других травить?!

– Я вас сюда не звал, – взъерошился Рудаки.

– Ладно, это я так, – сказал Раевский. – У меня, как бы, дело к вам – продайте мне права на ваш патент.

– То есть как?! – опешил Рудаки – такого предложения он никак не ожидал, тем более от такого прагматика, как Раевский. – Это вообще не мое изобретение. Это я как бы одолжение делаю своему приятелю, – продолжил он и засмеялся – заразился, выходит, и он этими молодежными «как бы».

– Тогда свяжите меня с этим приятелем, – попросил Раевский, – я хорошо заплачу.

– Я не могу вас с ним связать – я не знаю, где он, и, вообще, скорее всего, он умер уже.

– Вот и хорошо, – обрадовался Раевский. – Тогда выходит, что это, как бы, ваше изобретение и вы имеете право его мне продать.

– Не могу я его продать – не имею права, – Рудаки уже начал раздражать этот разговор. – А зачем оно вам? – спросил он, полагая, что молодой бизнесмен от ответа уклонится. Но тот с готовностью пояснил:

– Это – золотое дно, вы что, не понимаете, сколько лохов захотят своих родственников кратчайшим путем на тот свет отправить.

– Так зачем вам патент? – спросил Рудаки. – Можно ведь и без него – секрета я из этого никакого не делаю.

– С патентом солиднее, – ответил Раевский и предложил: – Не хотите продать, предлагаю долю в доходах, десять процентов.

Рудаки вспомнил Остапа Бендера и сказал:

– Хорошо, пусть будет пятьдесят.

Торг длился недолго, в конце концов он согласился на тридцать процентов и вернулся к приятелям-патентоведам, которые уже успели дойти до патентной формулы.