Такая растянутость, наряду с необходимостью соблюдать непрерывность и целостность боевого порядка, позволяла вести сражение только на ровной местности и только днем. Помимо того, отсюда вытекала невозможность осуществлять маневр отдельными частями войск: наступление приходилось вести только всем фронтом.
Короче говоря, линейная тактика XVIII столетия неизбежно приводила к малой гибкости и малой подвижности войск, к отсутствию маневра подразделениями.
Но западноевропейские государства, в особенности Пруссия, крепко держались за этот порядок, потому что он в наибольшей степени обеспечивал контроль над солдатской массой.
Иначе обстояло дело в России. В противоположность наемным солдатам, солдаты русской национальной армии верили, что они сражаются за родину. Поэтому они служили с гораздо большим чувством ответственности, проявляя инициативность, личный почин, неизменно выказывая храбрость и готовность к лишениям.
Это делало возможным осуществление другой военной системы и другой стратегии, образцы которой дал уже Петр I. В период Семилетней войны заветы Петра были восприняты и успешно развиты рядом русских военачальников (в первую очередь Румянцевым и Салтыковым), тонко учитывавших и хорошо умевших использовать особые, свойства русской армии.
Под их руководством русские войска сражались не только в линейных боевых порядках, но и батальонных колоннах, применялся иногда и рассыпной строй. Разнообразие боевых порядков и более высокий моральный уровень русских войск давали возможность вести бой в любой местности (в лесу, в населенных пунктах), притом как днем, так и ночью; они давали возможность часто применять штыковой бой и, наконец, предоставляли русским военачальникам гораздо большую свободу маневра. Такая армия позволяла командовавшему ею военачальнику ставить гораздо более обширные стратегические цели и осуществлять их гораздо более решительными и действенными способами.
Передовые умы в тогдашней России уясняли себе, что русской национальной армии старая одежда уже не по плечу, что ей открыты такие возможности, которыми не располагает ни одна наемная армия.
Суворов тщательно изучил военные доктрины, связанные с линейными боевыми порядками, и категорически их отверг. Уже на первых порах полководческой деятельности его взору рисовалась иная стратегия, достойная русской армии, основанная на ее особенностях и преимуществах, – стратегия сокрушения. Надо отыскать армию противника, принудить ее к сражению, разбить решительным ударом, нанесенным со всей возможной силой, и неотступным преследованием добиться полного разгрома этой армии. Таковы были основные положения суворовской стратегии. Она была возможна лишь при наличии полной уверенности военачальника в своей армии, а Суворов такой уверенностью обладал в достаточной мере.
Основываясь на своей стратегической системе, Суворов пришел к совершенно новой оценке многих, казалось бы прочно установившихся, взглядов на тактическое искусство, на вопросы воинского обучения и воспитания и т. д.
Линейная тактика подверглась решительной переоценке со стороны Суворова. Стратегия сокрушения требовала максимальной маневренности войск. Правда, уже в XVIII столетии кое-где в Европе делались робкие попытки перейти к рассыпному строю. Но дальше боязливых экспериментов дело не шло. Больше других сделал в этом отношении Румянцев, с успехом применявший рассыпной строй в Семилетней войне. Но все-таки он основывал боевой порядок на каре. И только Суворов, не пренебрегая, когда было нужно, ни рассыпным строем, ни каре, ни линией, решительно стал строить войска в колонны, эшелонируя[144] их в глубину, выделяя часть сил в резерв.[145]
Далее, совсем по-иному предстал вопрос о роли в бою солдат и офицеров и сообразно с этим о задачах воспитания войск.
Фридрих II говорил, что избегает рукопашного боя, так как «там решает дело рядовой», а как раз на рядового он не мог положиться. Совершая марш через лес, поле с высокой рожью или другую местность, где можно легко укрыться, Фридрих всегда заранее оцеплял такие районы пикетами жандармерии, но тем не менее дезертирство из прусской армии было необычайно велико. Невысоки были боевые качества и прусских офицеров, высшая добродетель которых заключалась в том, чтобы, не рассуждая, с. тупой исполнительностью повиноваться приказам.
В суворовских войсках, где основой всего была не мертвящая палочная муштра, а разумная дисциплина («душа наша, мать родная, святая дисциплина», говорили суворовские солдаты), дело обстояло иначе. Здесь можно было положиться на каждого солдата, на каждого офицера, и потому можно было всячески использовать их индивидуальные боевые качества, – иными словами, всемерно развивать их инициативу Поэтому Суворов объявил беспощадную борьбу «немогузиай– ству», культивировал сообразительность и самостоятельность у всех своих подчиненных, начиная с рядового и кончая генералом. На поле боя он требовал от всех воинских чинов уменья разобраться в обстановке и действовать сообразно с ней, ставя на первый план не столько успех своей части, сколько осуществление общего замысла боя. При этом он указывал на разумное применение частной инициативы на поле боя в целях лучшего выполнения отданного приказа.
«Я велю вправо [а] должно влево – меня не слушать. Я велел вперед, ты видишь [что нельзя]… не иди вперед» – столь категорически формулировал Суворов это требование.
«Меня не слушать» – не колебало дисциплину, а усиливало ее требованием инициативы исполнителей. Ибо вся масса мобилизовывалась на сознательное, инициативное, в соответствии со складывающейся обстановкой исполнение приказа Суворова – разбить живую силу врага.
В соответствии со всей стратегической концепцией Суворова огромное значение для него приобрел темп передвижения войск. В большинстве европейских армий длительные форсированные марши приводили обычно к деморализации войск. Иногда войска отказывалась идти в бой после такого марша, ссылаясь на усталость. Им нехватало силы духа, чтобы преодолеть усталость и лишения, связанные с ускоренными переходами. Суворовская армия совершала изумительные по темпам переходы, полностью сохраняя свою высокую боеспособность.
Для иллюстрации приведем некоторые данные. Незадолго до Лейтенского сражения (1757) Фридрих II сделал один из самых быстрых своих маршей: 287 верст были пройдены за 16 дней, что дает среднюю дневную скорость в 18 верст. В 1812 году главные силы наполеоновской армии прошли от Немана до Двины 350 верст за 5 недель, войска Даву покрыли от Вислы до Витебска 650 верст за 8 недель – это составляет средние дневные скорости: 10–12 верст.
А вот переходы Суворова. В 1794 году на пути к Крупчицам пройдено 270 верст за 9 переходов без дневок; немедленно после победы при Крупчицах войска совершают тридцативерстный переход к Бресту и с ходу штурмуют этот город. Под Фокшанами 50 верст было пройдено за 28 часов, под Треббией – 80 верст за 36 часов, под Рымником – около 100 верст за двое суток, причем идти приходилось по размытой дороге, под проливным дождем.
При тогдашних «нормах» требовалось большое мужество даже для того, чтобы решиться на подобные переходы. Но Суворов знал, что русская армия может совершать такие переходы, ибо её высокий моральный дух он подкреплял отличной подготовкой и образцовой организацией маршей.
Обычно суворовская армия, пройдя 7 верст, получала час отдыха; еще 7 верст – привал на четыре часа, с обедом; еще 7 верст – час отдыха и затем еще 7 верст. На каждые 7 верст полагалось немногим менее двух часов. Время движения было тщательно рассчитано. Так, в Италии Суворов подымал войска ночью, пока не пекло солнце. Походные кухни посылались под конвоем вперед, так что люди были всегда обеспечены горячей пищей в момент прибытия на место. Часто во время маршей Суворов сам появлялся в рядах солдат и подбадривал их, того же он требовал от Волковых и батальонных командиров.
