Австрийцы без особого труда получили согласие Павла на этот план. «Сокрушаюсь сердцем обо всех происшествиях, ниспровергающих меры наши к спасению Европы, – растерянно писал Суворову одураченный император, – но на кого же пенять?» Этот риторический вопрос остался, разумеется, без ответа.

Следует иметь в виду, что, по мысли Суворова, не ему надлежало идти в Швейцарию, а оттуда должны были прислать ему сильные подкрепления, чтобы усилить его перед походом во Францию.

20 августа Суворов писал графу П. А. Толстому: «Намерение мое было, взимая от Корсакова 10 000 по окончании утвердить границу и изготовить вступление всеми силами во Францию через Дофине, где верно до Лиона нам уже яко преданы были». На следующий день (21 августа) он пишет о том же Ф. В. Растопчину: «…докончить с Италией начисто, закрыть ее границу диверсией),[123] но и целой операциею на Лион… Иначе здешняя Австрийская армия с бештимтзагером пойдет под унтер-кунфт, откуда будут ее гнать до Кампоформио (в октябре 1797 года в местечке Кампоформио австрийцы вынуждены были подписать с Наполеоном позорный мир. – К. О.) да и найдет ли кто их генералов, чтоб не был мерсенер и бродфрессер?».

Как не удивляться вещему предвидению Суворова! Только на этот раз постыдный мир с Францией был подписан австрийцами не в Кампоформио, а в Люневиле (в феврале 1801 года).

Предвидя, что с Суворовым будет не так-то легко сговориться, австрийцы поставили его перед совершившимся фактом: извещая его о новом распределении сил, гофкригсрат присовокупил, что ему надлежит торопиться, потому что эрцгерцог уже начал выводить из Швейцарии свои войска.

Суворов был потрясен. Не говоря о политической стороне замысла, он ясно видел чисто военные трудности. Надо было хоть приготовиться к новой кампании, обзавестись необходимым для горной войны снаряжением, горными орудиями, понтонами, амуницией; русские войска не были привычны к условиям военных действий в горах, никто из них не знал местности.

«Сия сова не с ума ли сошла, или никогда его не имела», с негодованием писал он о Тугуте.

Новому посланнику в Вене, Колычеву, он слал одно за другим возражения против немедленной переброски его армии в Швейцарию.

«Барон Тугут, как не Марсов сын, может ли постигнуть?… Тугуту не быть, или обнажить его хламиды несмыслия и предательства. Коварные замыслы Тугута все более обнаруживаются».

Он пытался даже воздействовать непосредственно на эрцгерцога Карла. «Я уверен, – писал он ему, – что ваше высочество по вашей ревности к общему благу, не поспешите исполнением такого повеления» (то есть о немедленном выводе войск).

Но все было напрасно. Правда, эрцгерцог оставил временно в Швейцарии 20 тысяч человек под начальством генерала Готце, но при этом и Массена получал двойное превосходство сил. Зная энергию французов, Суворов не сомневался, что французский главнокомандующий постарается использовать создавшуюся ситуацию. «Хотя в свете ничего не боюсь, – писал Суворов, – скажу: в опасности от Массены мало пособят мои войска отсюда, и поздно». Надо было спешить на помощь Римскому-Корсакову. Скрепя сердце он отдал распоряжение к походу.

«В сентябре […] последовал поход Суворова, в котором, по образному и сильному выражению этого старика-солдата, „русский штык прорвался сквозь Альпы“,[124] пишет Энгельс.

В военной истории человечества мало можно найти столь драматических эпизодов, как швейцарский поход Суворова. Все соединилось здесь против русской армии: ледяная стужа; непроходимые горы и стерегущие бездонные пропасти, энергичный, гораздо более многочисленный враг, отсутствие припасов, одежды и патронов; незнание местности и непривычка к горным условиям; наконец, изменническая политика Австрии…

И, несмотря на это, отряд Суворова не растаял, не погиб, а вышел из окружения; полководец перенес все тяготы наравне со своими солдатами, а солдаты проявили такую исполинскую мощь духа, такую стойкость, что их героический марш в тесно сжатом кольце врагов поразил всю Европу.

Противник русских в Швейцарии, один из любимых наполеоновских маршалов, Массена, впоследствии с завистью говорил, что отдал бы все свои победы за один швейцарский поход Суворова.

Когда все старания фельдмаршала отложить поход оказались тщетными, было приступлено к срочному составлению плана новой кампании.

Корпус Римского-Корсакова (24 тысячи) был расположен впереди Цюриха, вдоль реки Лимата; корпус Готце (10,5 тысячи) – по реке Линте и у Валленштадтского озера; в Сар– гансе и дальше до Диссентиса стояли австрийские отряды Елачича и Линкена (11,5 тысячи). Ввиду ухода главных сил эрцгерцога Карла[125] все эти войска в совокупности (45 тысяч человек) составляли лишь немногим более половины французской армии. Недаром Суворов, накануне выступления в Швейцарию, писал Д. Хвостову: «Мне надобно туда верных 100 000». Однако предполагаемое прибытие Суворова с двадцатью тысячами русских солдат до некоторой степени уравновесило бы численность войск противников, а качество солдат и ореол полководца создавали шансы на успешность борьбы.

Для движения из Италии в Швейцарию имелись несколько путей.

Суворов мог идти в долину верхнего Рейна на соединение с Линкеном, далее – через Хур и Сарганс – соединиться с Елачичем и Готце. Протяжение пути до соединения с Готце (от города Таверно) равнялось почти 180 километрам.

Другой путь вел через Сен-Готардское ущелье в долину Рейсы, к городу Альтдорфу, оттуда к Швицу – на соединение с Римским-Корсаковым и к Гларису – на соединение с Готце, Этот вариант был выгоден тем, что нужно было пройти около 150 километров (от Таверно до Швица), главное же, заняв Швиц, Суворов выходил на фланг и тыл главных сил Мас– сены.

Правда, кружное движение на Хур было легче по местным условиям, и неприятель мог встретиться здесь в менее значительных силах, но Суворов опасался, что, пока он будет совершать этот марш, Массена разобьет корпуса Корсакова и Готце, да и по всему складу его военного дарования ему больше по душе приходился энергичный второй вариант. «Истинное правило военного искусства, – писал он Готце, – прямо напасть на противника, с самой чувствительной для него стороны, а не сходиться, робко пробираясь окольными дорогами, через что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено только прямым смелым наступлением». Что касается трудностей пути, то Суворов не смущался этим: вера его в русских солдат была безгранична, и он был убежден, что они преодолеют все трудности, что еще раз «невозможное» станет для них возможным. К тому же было известно, что через Сен-Готард недавно прошли французские войска, правда, хорошо снаряженные, но недостаток снаряжения Суворов надеялся восполнить своим искусством и качествами русской армии.

Это была нелегкая задача, однако австрийцы еще более осложнили ее. Суворов был настолько озабочен полным незнакомством с условиями нового театра войны, что послал набросанный им план на консультацию Готце и в то же время потребовал прикомандирования к нему нескольких офицеров австрийского генерального штаба, хорошо знающих местность, К нему прибыло девять офицеров во главе с подполковником Вейротером. Ответ Готце был получен Суворовым уже после выступления. Австрийский генерал соглашался с диспозицией похода, но рекомендовал внести в нее ряд поправок: место соединения он выносил от Глариса к Эйнзидельну и Швиду, куда намеревался продвинуть свои войска, подтянув туда же 5 тысяч человек из корпуса Римского-Корсакова и отряды Линкена и Елачича. Полагаясь на опыт Готце в Швейцарии, Суворов одобрил его коррективы и поручил Вейротеру составить окончательную диспозицию.

Новый вариант плана чрезвычайно увеличивал трудности; своевременное соединение отдельных колони, разобщенно движущихся из далеко отстоящих точек, было трудно исполнимо по условиям местности; кроме того, этот замысел как бы предполагал совершенное бездействие мощного противника, на виду у которого должны были происходить все передвижения.