Состоявший в армии Суворова австрийский генерал Ауфенберг не был приглашен на совет. Этим Суворов, повидимому, хотел подчеркнуть, что не считает австрийцев равноправными, достойными союзниками. Кроме того, он, очевидно, опасался, что присутствие Ауфенберга плохо отразится на соблюдении военной тайны.

Явившийся первым Багратион застал Суворова в необычайном волнении. Одетый в фельдмаршальский мундир, при всех орденах и регалиях, он ходил скорыми шагами по комнате и, не замечая Багратиона, бросал отрывистые слова:

– Парады… Разводы… Больше к себе уважение… Обернется – шапки долой… Помилуй господи… Да, и это нужно – да Ео-время. А нужнее то – знать вести войну… Уметь бить… А битому быть немудрено! Погубить столько тысяч… И каких. В один день… Помилуй господи…

Багратион тихо вышел, оставив фельдмаршала в тревожном раздумье.

Когда собрались все приглашенные, Суворов заговорил Голос его звенел от сдерживаемого волнения, энергичная речь электризовала слушателей. Он сделал краткий обзор итальянской кампании, перечислил все предательские происки австрийцев, обрисовал старания удалить его из Италии. Он осудил преждевременное выступление из Швейцарии эрцгерцога Карла, приведшее к поражению Корсакова, и с горечью упомянул о роковой потере пяти дней в Таверно.

– Теперь мы среди гор, – подвел он итоги, – окружены неприятелем превосходным в силах. Что предпринять нам? идти назад – постыдно; никогда еще не отступал я. идти вперед, к Швицу, – невозможно: у Массены свыше шестидесяти тысяч, у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии. Помощи нам ждать не от кого… Мы на краю гибели… Одна остается надежда: на бога да на храбрость и самоотвержение моих войск. Мы русские!

Голос его пресекся, и он, не стыдясь, заплакал.

Генерал Дерфельден от имени всех присутствовавших заявил, что войско готово безропотно идти всюду, куда поведет его великий полководец.

Суворов оживился. Глаза его заблистали.

– Да, – сказал он с уверенностью, – мы – русские, мы все одолеем!

На следующий день Багратион выступил с авангардом в направлении на Гларис. За ним следовала дивизия Швейковского. Корпус Розенберга остался в Муттене удерживать приближавшегося со стороны Швица неприятеля.

Массена, лично руководивший операциями, обладал крупным превосходством в силах. Но произведенный им натиск не увенчался успехом. Полки Милорадовича и Ребиндера совместно с казаками Грекова опрокинули французов и гнали их на расстоянии четырех верст. С зарею Массена опять повел атаку – и снова неудачно. Безостановочно преследуемые русской пехотой, французы в беспорядке отхлынули обратно. Поблизости от Муттена протекает речка Муота. Боковые стенки перекинутого через нее каменного моста были сломаны, так что осталась одна арка. Это обстоятельство оказалось роковым для французов. Мост был сразу загроможден бежавшими французскими солдатами, всадниками, зарядными ящиками и орудиями. Возникла ужасная давка, в результате которой люди десятками скатывались в реку. Казаки преследовали беглецов до самого Швица. Это была редкая в военной практике победа изможденных, окруженных, отступающих войск над гораздо более многочисленным, свежим противником. Она показала, что суворовской армии было незнакомо уныние и что боевой дух ее оставался непоколебимым.

Во время этого поразительного боя было взято в плен много французов. Среди них был, между прочим, генерал Лекурб, командовавший французами у Сен-Готарда и Чортова моста. Несмотря на тяжкое положение русской армии, пленные французы, разделив поневоле всё дальнейшие мытарства русских, были выведены Суворовым из Швейцарии и обменены на пленных, находившихся в руках французов. Отпуская Лекурба, фельдмаршал, всегда уважавший в противнике храбрость, спросил:

– У вас есть жена?

– Есть, – отвечал Лекурб.

– Тогда передайте ей эту розу, – и, сорвав цветок, он протянул его французскому генералу.

Лекурб до конца жизни хранил этот дар Суворова.

Задача арьергарда была, таким образом, блестяще выполнена, и он смог следовать за ушедшей к Гларису армией. Желая оторваться от противника, Розенберг прибег к хитрости он послал магистрату Швица распоряжение приготовить на 2 октября продовольствие для 12 тысяч русских, которые якобы войдут в город. Массена, разумеется, тотчас узнал об этом и весь день ожидал приближения русских, в то время как Розенберг тихо снялся с бивака и пошел к Гларису.[132] Французский полководец никогда не мог простить себе, что попался на эту уловку. Убедившись, что догнать русских не удастся. он бросился кружным путем к Гларису.

После панического отступления Линкена Гларис был занят французской дивизией Молитора. Отряд Багратиона героически атаковал французов, но условия местности и здесь представляли огромные выгоды для обороны. Ночь застала русских у подножия укрепленной горы; они лежали в снегу, не имея даже хвороста, чтобы разжечь костры. В это время подошли главные силы. Прибывший с ними Суворов отыскал Багратиона и стал убеждать его сделать еще усилие. Багратион взял егерский полк и 4 батальона гренадер и, пользуясь густым туманом, пошел в обход неприятельского расположения. Добравшись по скалам в кромешной тьме до противника, солдаты бросились в штыки. Многие в темноте срывались с кручи и гибли на дне ущелья. В это время дивизия Швейковского возобновила фронтальную атаку. Комбинированный удар принудил французов отступить; с помощью прибывших подкреплений они оттеснили было русские войска, но те снова обратили их в бегство. Некоторые пункты по шести раз переходили из рук в руки.

В конце концов Гларис остался за русскими. Там нашлись кое-какие запасы продовольствия, и войска впервые за много дней получили горячую пищу. Через три дня, 4 октября, подошел арьергард Розенберга. Измученная, но все еще грозная армия могла двигаться дальше. Но куда?

Первоначальный план – соединиться в Гларисе с Линкеном и пройти затем к Саргансу, где расположились остатки корпуса Готце, оказывался несостоятельным: Линкена и след простыл, а на пути в Сарганс стояла армия Массены. В иных условиях Суворов не задумался бы напасть на Массену, но у русских совершенно иссякли патроны, войска голодали и так оборвались, что походили на сборище нищих. Генерал Ребиндер ходил в ботфортах без сапог, обернув ступни ног кусками сукна, чтобы хоть немного предохранить себя от холода и острых камней; солдаты не имели и этого.

Вновь созванный военный совет постановил уклониться от дальнейшего боя и, стремясь лишь к сохранению армии, повернуть на юг, в долину Рейна, на Иланц. Там, соединившись с Корсаковым и притянув артиллерию, можно было возобновить кампанию.

Оставив в Гларисе на великодушие французов тяжело больных, армия Суворова в ночь на 5 октября начала свой последний швейцарский переход.

Путь, предстоявший русским войскам, был еще труднее, чем все прежние переходы. Надо было перебраться через снеговой хребет Ринненкопф (Паникс). Узкая тропинка, кружившая по краям отвесной кручи, сделалось совсем непроходимой из-за неожиданно выпавшего в горах снега. Этот внезапный снегопад явился тяжелым завершением тех невзгод, которые преследовали армию во все время швейцарского похода.

Пока Багратион прикрывал под Гларисом движение главных сил, выдерживая без патронов и без снарядов ожесточенные атаки французов, авангард Милорадовича начал страшный подъем на Паникс. Теперь нечего было и думать перетащить артиллерию; оставшиеся 25 орудий были сброшены в пропасть либо зарыты в землю. Около 300 вьюков с продовольствием пропало из-за невозможности удержать скользивших по обледенелому снегу мулов и лошадей.

«Горы, которые мы переходили всплошь, то спускаясь, то поднимаясь, – описывает один из участников этого последнего перехода суворовской армии, – были ужасно высоки, обрывисты, с глубокими пропастями… Сырой, густой туман обнимал нас. Дождь и снег сыпьмя осыпали, и холодный, резкий ветер валил с ног… Но двигались быстро, бодро и без малейшего ропота. Александр Васильевич был на своей старой лошади верхом, на казачьем седле; в синем плаще, старом, ветротленном; у форменной шляпы поля были опущены».