Ко всему прочему, был Феликс Эдмундович чрезвычайно скуп, порою вплоть до смешного. Например, в записке своему верному секретарю он пишет: «Т. Герсону. Мне в квартире нужен шкаф-библиотека. Достаньте или у нас (ГПУ) или в ВСНХ. Платить мне не удастся – поэтому на казенный счет. 26. 2. 25 г.». Помилуйте, нарком не может себе купить шкаф…

Так что Дзержинского можно считать одним из основоположников славной советской чиновничьей традиции забирать домой с работы все, что приглянулось: от предметов обстановки до ножниц и гвоздей.

Оставаясь в авангарде борьбы с преступностью и контрреволюцией, Феликс Эдмундович совмещал эту свою обязанность с должностью наркома путей сообщения (с 1921 года) и председателя ВСНХ СССР (с 1924 года).

С должностью народного комиссара путей сообщения, вернее, с пребыванием на этой должности Дзержинского связана прелюбопытнейшая история. Общеизвестно, что подозрительный Феликс прямой лести не терпел.

С другой стороны, «слуги народные» успешно восприняли от чиновников Российской империи грибоедовский «грех чинопочитания», а посему, естественно, стремились проявить личную преданность особо важным персонам. Товарищу Дзержинскому со станции Москва III было направлено такое приветственное послание:

«Мы, рабочие вагоноремонтных мастерских 18-го участка службы тяги Северных железных дорог, выражая свою преданность Рабоче-Крестьянскому Правительству – Рулевому Советского Корабля, заявляем, что готовы не на словах, а на деле воплотить эту преданность в жизнь и по первому зову нашей Советской власти дать отпор всем хищникам-империалистам, хотящим посягнуть на нашу свободу. В знак нашего уважения к Пролетарской Республике и Наркомам мы, надеясь олицетворить в Вашем лице этих мощных гигантов – руководителей страны и величие и могущество последней, избираем Вас, дорогой тов. Дзержинский, почетным слесарем товарного парка наших мастерских и на общих правах рабочих принимаем Вас в нашу могучую профессиональную организацию…»

К вышеприведенному документу прилагались

«Выписка из протокола № 24 заседания РКК при ТЧ-18 от 30 мая 1923 года.

Слушали: 1) Назначение разряда почетному слесарю Наркомпути тов. Дзержинскому…

Постановили: Зачислить по 7-му разряду ставок Профсоюза Железнодорожников с 1-го мая с/г. в бригаду товарного цеха… Оплату производить по среднему заработку участка при коэффициенте1.»

и «Расчетная книжка № 1670.

Дзержинский Феликс Эдмундович

Наименование предприятия: 18-й участок службы тяги

Точный адрес: Москва III

Принят для исполнения: должности слесаря

Тарифная ставка: 355 рублей».

Между прочим, 7-й разряд был самым высоким и присваивался крайне редко.

20 июля 1926 года Дзержинский умер. В тот день он проснулся в обычное время и, не позавтракав, уехал в ОГПУ, где дал необходимые распоряжения. Затем Феликс Эдмундович поехал в Большой Кремлевский дворец на совместное заседание ЦК и ЦИК, где выступил с горячей и крайне эмоциональной речью.

После выступления Дзержинский почувствовал сильную боль в сердце и ушел в соседнюю комнату полежать на диване. Через три часа, дома, Дзержинский упал без сознания. В 16 часов 40 минут врачи констатировали смерть…

В это время в его приемной находились Рерихи с посланием правительству России от Махатм. Послание никем и никогда получено не было.

Умер Дзержинский сам или ему «помогли», сказать трудно: доводы есть у обеих сторон, спорящих об этом. Ясно одно: со смертью Железного Феликса начался новый раунд внутрипартийной борьбы за власть, низвергнувший Троцкого и вознесший на вершину Сталина.

Роковая женщина. Коллонтай Александра Михайловна

Ваня Драгомиров, молодой человек лет восемнадцати, пустыми глазами смотрел в окно, за которым тихо накрапывал теплый майский дождик. Вечерело. «Она меня не любит… Нет, не любит… Она отдает предпочтение этому жалкому типу, этому филистеру, пижону… Пусть так. Ах, Александра, зачем Вы так жестоки? Мне нет жизни без Вас, нет света, нет солнца, лишь Ваша благосклонная улыбка – один лишь мимолетный взгляд Ваш – радуют меня. Я готов, как щенок, бегать за вами, радостно повизгивая и виляя хвостом, когда Вы обращаете на меня свой взор, а Вы… Нет, определенно жизнь закончена».

Потянув на себя ящик стола, Драгомиров извлек из него пистолет и положил рядом с собой.

«Зачем мне жизнь без нее? – спросил он себя. – Никчемная, пустая жизнь. Будь счастлива с ним, Александра, а я… Я более не встану на пути вашего парадиза».

Глубоко вздохнув, как перед прыжком в холодную воду, Ваня схватил пистолет и приставил его ствол к своей груди. «Прощай», – шепнули его губы, и Драгомиров нажал на спусковой крючок.

А за окном буйно расцветала весна и зеленели молодые майские листья. Дождь усилился. Смеркалось.

Причину раннего ухода из жизни Вани Драгомирова звали Александра Домонтович, и была она в свои 16 лет чудо как хороша. Дочь генерала Генштаба Михаила Домонтовича, богатая наследница родового имения старинного дворянского рода, красавица и умница, она была завидной невестой. Ее постоянно окружали воздыхатели, один другого лучше, что, несомненно, льстило ей, однако взбалмошная девчонка дарила надежду многим, ничего не обещая никому.

А. М. Коллонтай

Она не была бессердечна и тяжело переживала смерть Драгомирова. Чтобы дочь забылась и отвлеклась, отец отправил ее с матерью в Ялту. Там девушка продолжала блистать и на одном из балов поразила сердце 40-летнего адъютанта Александра III Тутомилина до такой степени, что вечером он уже просил ее руки. Александра отказала, шокировав родителей и весь свет безразличием к столь блестящей партии. Чуть позже она повергла родителей в шок еще раз, заявив, что влюблена в своего двоюродного брата и выйдет замуж за него, и ни за кого иного.

Владимир Коллонтай, молодой офицер, едва начавший службу, по мнению родителей, никоим образом не подходил на роль опоры, покровителя и, главное, узды для их ненаглядной дочери (история показала, что они были совершенно правы). Генерал Домонтович вызвал родственника для беседы и прямо ему заявил: «Простите и забудьте. Вы Александре Михайловне не пара».

И все же их свадьба состоялась. Через два года, но состоялась. Противодействие родителей только подстегнуло Александру Михайловну, и она добилась своего. Правда, под венец она шла вся в слезах: за несколько дней до свадьбы ее бывший учитель словесности, тайно влюбленный в Александру Михайловну, попытался покончить с собой. Его, правда, в отличие от Драгомирова, удалось спасти.

Брак Александры и Владимира был счастливым. Муж боготворил ее, отец помогал деньгами, вскоре после свадьбы родился сын, Михаил, но… Как всегда, есть «но». Александру Михайловну заел быт. Ведение домашнего хозяйства ничего, кроме скуки и раздражения, ей не приносило, а нянчиться с маленьким ребенком было просто выше ее сил. Конечно, можно было блистать в свете, ходить в театры и на концерты, если бы Коллонтай не была к подобному времяпровождению абсолютно безразлична.

Нет, музыку она любила, но далеко не всякую. Как и многие интеллигентные люди того времени, Коллонтай рассматривала музыку с точки зрения ее целесообразности для «бедного, угнетенного русского народа», как его, совершенно непонятно с какой стати, называли революционерствующие нигилисты из хороших семей. «А будут ли будущие поколения любить Шопена? Люди воли, борьбы, действия, смогут ли они наслаждаться размагничивающей лирикой Шопена, этим томлением души интеллигентов конца XIX и начала XX века? Полюбят ли 17-ю прелюдию и 4-й вальс те, кто победит капитализм и культуру эксцентричного буржуазного мира? Едва ли… Мне не жалко Шопена, пусть его забудут, лишь бы дать трудовому человечеству возможность жить, как подобает человеку с большой буквы».

В общем, скучно ей было. Однако же, одержимая жаждой самореализации и наделенная неуемной энергией, Александра Михайловна просто не могла не найти выхода из сложившегося тупика. Для начала, как и многие, Коллонтай завела любовника – Александра Саткевича, бывшего товарищем ее мужа. И не было в этом ничего аморального. Легче назвать тех из представительниц высшего общества, что не имели хотя бы одного воздыхателя, довольствуясь только мужем, чем тех, количество любовников которых перевалило за десяток. Все было в пределах нравов и существующей морали.