Не в силах вырваться, Ариана беспомощно приоткрыла губы. Она пыталась вспомнить все те бесчисленные причины, по которым должна сопротивляться, пыталась призвать на помощь постыдные воспоминания о своей недавней податливости, но тщетно.

В глубине ее тела возникло и усиливалось странное тепло, сердце колотилось все быстрее. Ослабевшая, оглушенная, Ариана вцепилась в Ранульфа и уже сама прижимала его к себе, тая под его пламенными поцелуями, хотя отвращение и лизало краешек ее сознания. Если это не закончится прямо сейчас, ей придется сражаться не столько с ним, сколько с собой. Ей казалось, что она тонет в его объятиях…

Ариана услышала, как Ранульф зарычал, неукротимо и необузданно, и едва не вскрикнула, когда он прервал свой жаркий поцелуй. Не держи он ее, колени девушки подогнулись бы, но Ранульф крепко удерживал ее, пока губы его страстно блуждали по ее шее. Ариана беспомощно застонала, хватаясь за его могучие плечи.

– Ранульф…

Услышав эту хриплую мольбу, Ранульф замер. Он выругался и зажмурился, отчаянно пытаясь взять себя в руки и вернуть самообладание. Ведь он вообще не хотел прикасаться к ней – и каким-то образом вдруг зашел так далеко! Его естество напряглось и мучительно ныло, все тело дрожало от запретного желания. Он так распалился, что забыл, зачем обнимал ее, забыл, что эта лживая женщина – его враг! Именно этого она и добивается – хочет, чтобы он подтвердил их союз.

– Нет, клянусь всеми святыми! Господь – свидетель, ты не победишь…

Он сильно сжал плечи Арианы и отодвинул ее от себя. Нет, он не позволит ей этими уловками взять над ним верх.

Ранульф смотрел на Ариану сверху вниз и тяжело дышал, пытаясь побороть порыв снова заключить ее в объятия. В этой борьбе характеров он едва не проиграл, а угрозы физического насилия недостаточно, чтобы напугать Ариану.

– Ты сполна заплатишь за свое вероломство, женщина! Я превращу твою жизнь в страдание – клянусь! С этого мига все самые отвратительные работы в замке – твои. Если ты думала, что унизительно служить мне в качестве оруженосца, то твоя новая работа будет втройне тягостней.

Больше не доверяя самому себе, Ранульф отпустил Ариану и шагнул назад, окинув ее взглядом.

– Я покину тебя такой же нетронутой, какой встретил. И если ты дорожишь своей шкурой, будешь держаться от меня подальше до тех пор, пока наш брак не будет расторгнут, а я смогу от тебя избавиться.

Свирепо сверкая янтарными глазами, Ранульф резко повернулся и вышел прочь, так хлопнув дверью, что она задрожала.

С ужасом глядя ему вслед, Ариана поднесла руку к истерзанным губам. В душе бушевала буря. Она не хотела, чтобы он уходил. Хотела, чтобы он остался с ней, прикасался к ней, овладел ею.

Как такое возможно? Ранульф – ее враг, человек, которого она поклялась ненавидеть. И все-таки она тает от его малейшего прикосновения. Его жестокие поцелуи превратили ее кровь в пламень, их запах и вкус до сих пор горят в ее памяти. Пресвятая Дева, что же ей делать? Он оставил ее терзаться желанием, ее тело трепещет от вожделения и сожаления. В замешательстве Ариана прикоснулась пальцами к болевшим губам, все еще горячим и нежным после его поцелуев. Она смогла выдержать его гнев, но проиграла это сражение – и боялась, что проиграет и все последующие.

Ранульф расстроил ее попытку добиться справедливости, поклялся аннулировать их брак и заставил ее служить ему как рабыня. И все же пугало Ариану не его мщение. Больше всего она боялась своего непослушного тела, легко склонявшегося перед его волей.

Кажется, против Ранульфа начинался бунт.

Он начался так незаметно, что рыцарь ничего не понял, но в замке все чаще случались необъяснимые происшествия и неприятные события, и он сообразил, что обитатели Кларедона восстали против него от лица своей леди.

Первое происшествие случилось через два дня после того, как он низвел Ариану до служанки, выполнявшей только черную работу. Обед был до того пересолен, что его невозможно было взять в рот, а вино оказалось настолько омерзительным, что Ранульф заподозрил в нем отраву. Он с отвращением выплюнул все и взревел, требуя к столу повара. Из кухни поспешно пришел толстопузый человек, униженно поклонился и начал смиренно просить прощения, причитая, что слишком вольно обошелся с солью, и клянясь, что его рука случайно дернулась и оказалась над бочонком с вином.

Не имея возможности что-либо доказать, Ранульф подавил желание отдубасить придурка, но в наказание заставил его выпить весь графин вина, с угрюмым удовлетворением глядя, как тот помчался в уборную, чтобы опорожнить желудок.

От удовлетворения ничего не осталось, когда чуть позже Ранульф обнаружил, что дюжина подпруг надрезана, причем так, что заметить это сразу было нельзя, однако во время скачки можно было сильно пострадать. Взревев от ярости, Ранульф приказал притащить к нему всех грумов и конюшенных лакеев, допросил каждого, но ни один не признался.

Происшествия продолжались всю следующую неделю; ничего рокового, но они страшно раздражали и являлись неприкрытым вызовом его власти. Сначала в казарме появилось отвратительно вонявшее мыло, и те, кто имел несчастье им воспользоваться, два дня не могли избавиться от этого запаха даже в зале. Потом среди людей Ранульфа разразилась эпидемия кожной сыпи, вызванная крапивой, раскиданной по их тюфякам. А когда лорд уехал с ночевкой в одно из дальних владений Кларедона, кто-то пробрался к клеткам и выпустил на волю всех соколов и ястребов, развязав им путы.

Этот вялотекущий мятеж взбесил Ранульфа, снова разбередив раны, нарывавшие у него в душе в течение, тех долгих лет, когда его не желали признавать. Что хуже всего, он никак не мог найти виновников. Слуги в замке трудились как всегда и постоянно находили оправдания своей небрежности, но их враждебные взгляды и угрюмые обвиняющие лица ясно давали понять, что все они в заговоре против него. И в этом он винил Ариану. Доказательств у Ранульфа не было, но он не сомневался, что она поощряет мятеж и несчастные случаи. Почти ежедневно Ранульф сталкивался все с новыми и новыми проблемами, приводившими его в бешенство. И если он и жалел о способе, которым наказал Ариану, или испытывал хоть малейшее сочувствие к ее судьбе, то безжалостно подавлял эти мысли. Он не позволит делать из себя дурака!

И действительно, Ариана не была совсем уж невинной овечкой, хотя поначалу она слишком уставала от тяжкой работы, взваленной на нее Ранульфом, чтобы бунтовать: она мыла посуду, крутила вертелы над огромными очагами в кухне, ставила в печь противни с плоскими белыми хлебами, изнемогала от духоты над котлами с кипятившимся в них бельем… в общем, выполняла самую черную работу. А Ранульф приставил к ней двух стражей, следивших за каждым ее движением и не позволявших слугам помогать Ариане в этой отвратительной работе, хотя сначала они и пытались это делать.

Он сдержал свою клятву – сделал ее жизнь мучением. Каждую ночь, когда Ариана наконец-то поднималась вверх по лестнице в свою отшельническую комнату, она с трудом, со стонами забиралась в постель – мышцы, не привыкшие к тяжелому физическому труду, сильно болели.

Но еще тяжелее, чем физическую усталость, Ариана переносила унижение.

Ей запрещалось разговаривать с людьми, и одевалась она как рабыня. Ранульф приказал забрать у нее все наряды из тонкого льна и шелка и велел носить одежду из грубейшего домотканого полотна и грубой шерсти, которая раздражала и царапала ее нежную кожу. Одну из самых лучших туник Арианы он отдал Дине, которой очень нравилось пользоваться благосклонностью нового лорда и рисоваться своим новым положением.

Предполагалось, что Дина делит с Ранульфом постель, хотя она никогда не проводила в его покоях ночь. Во время трапез она сидела рядом с ним за высоким столом, на почетном месте – стуле леди. Но, даже одевшись в лучшие шелка, Дина все равно выглядела потаскушкой, и Ариане было больно видеть, как Ранульф время от времени посылает этой женщине свою редкую прекрасную улыбку.