Мадлен опять повернулась к мужу и повторила:

— Мне не нравится, когда ты трогаешь меня, Дункан, особенно при людях.

— Да нет же, дорогая, тебе это очень нравится, — возразил барон. — Когда ты оказываешься в моих объятиях, тебе бывает очень приятно. Ты стонешь и молишь меня о…

Зажав его рот ладонью, Мадлен залилась краской. Дункан расхохотался. Услышав его смех, Эдмонд и Джилард вопросительно посмотрели на брата. Дункан пожал плечами и сменил тему разговора.

Мадлен заметила, что Адела расправляет рукава своего платья и поправляет прическу. Конечно, она хочет выглядеть хорошенькой перед Джеральдом. Как только она могла быть такой глупой и не догадаться об этом сразу?! Но наверняка и Джеральд все еще привязан к своей невесте — ведь он так восхищенно смотрел на нее. Дай Бог, может, все еще образуется, но ведь, к сожалению, Адела твердо решила остаться со своей семьей. Она потребовала, чтобы Дункан дал ей слово! Вот в чем сложность!

— О чем ты задумалась, Мадлен? — спросил Джилард.

— О том, как меняются наши взгляды на жизнь. Чем старше мы становимся, тем запутаннее все кажется.

— Не можем же мы вечно оставаться детьми, — вмешался Эдмонд, пожимая плечами.

Мадлен улыбнулась.

— Уверена, что ты и в детстве часто хмурился, — поддразнила она Эдмонда.

Эдмонд был явно недоволен этим замечанием и уже собирался сдвинуть брови, но вовремя сдержался. Мадлен рассмеялась.

— Я плохо помню свое детство, — признался Эдмонд, — зато отлично помню все о Джиларде. Вот уж кто был большим проказником. Он постоянно шалил.

— А ты? Ты часто шалила в детстве? — поинтересовался Джилард: он не хотел становиться предметом насмешек и поспешил перевести разговор в другое русло. Мадлен ни к чему знать о его проделках.

Мадлен покачала головой:

— Нет, Джилард, насколько помню, я вообще почти никогда не шалила. Я была на диво спокойной девочкой. И никогда-никогда не делала ничего плохого.

Услышав это, Дункан расхохотался вместе с братьями. Мадлен хотела было надуться, но потом поняла, что, судя по ее собственным словам, она просто святая.

— Да нет, — неуверенно продолжила она, — конечно, и я совершала некоторые ошибки.

— Ты?! — перебил ее Эдмонд. — Не верю. Ни-ког-да! — отчеканил он с улыбкой.

Мадлен покраснела. Она все еще не знала, как ей вести себя с Эдмондом, потому что по-прежнему не до конца доверяла среднему Векстону и его улыбочкам.

— Прекрати дразнить Мадлен, — строго проговорил Дункан.

— Расскажи нам о каких-нибудь твоих недостатках, — попросила подругу Адела.

— Наверное, вам трудно будет в это поверить, но я была очень робким, неловким, неуклюжим ребенком.

Однако никто не выразил недоверия по этому поводу. Дункан выразительно кивнул Джиларду, когда увидел, что младший брат готов разразиться веселым смехом. Эдмонд едва не подавился глотком эля, когда услышал, что Мадлен собирается рассказывать о своих недостатках. Адела, хихикая, похлопала брата по спине.

Но тут в зал вошел барон Джеральд с подарком для Аделы и положил псалтерион на стол перед девушкой. Треугольный инструмент был сделан из какого-то светлого и легкого дерева. Мадлен с некоторой завистью посмотрела на золовку, когда та провела пальцами по струнам.

— Отец Лоренс наверняка благословит этот псалтерион, — заметила Адела.

— Ну да, завтра, во время мессы, — перебил ее Джилард. — Кстати, Дункан, я велел священнику служить мессу в большом зале каждый день, — до тех пор пока не отремонтируют часовню.

Барон Векстон кивнул и, поднявшись со своего места, дал знак присутствующим, что обед окончен.

Мадлен подождала, пока все отошли к стульям, стоявшим у камина, а потом, опустившись на колени, залезла под стол поискать свою туфельку.

Дункан схватил ее сзади за талию, прижал к себе и помахал туфелькой у нее перед носом. Затем он усадил Мадлен на стол и сам обул ее.

— Почему ты дуешься на меня? — спросил барон.

— Потому, что ты все время дразнишь меня. Мне это не нравится.

— Но почему? — Векстон опустил жену на пол. — Почему тебе так не нравится, когда я дразню тебя? — спросил Векстон, все еще не выпуская жену из объятий и наклоняясь к ее лицу. — Ведь все это невинные шутки.

— Да потому, что ты забываешься, когда начинаешь шутить! — рассердилась Мадлен. — Ты как зимняя трава. Холодная и колючая. — Она попыталась освободиться, но Дункан не далей сделать этого, еще теснее прижав к своей груди. — А вот теперь ты напоминаешь летнюю траву, которая туда и гнется, куда…

— Меня еще никогда не сравнивали с травой, — признался барон. — А теперь будь любезна, скажи правду и прекрати свои иносказания.

— «Будь любезна»?! — в гневе вскричала Мадлен. — Так вот, если хочешь знать, я не люблю твоих милых шуток, потому что мне начинает казаться, будто ты добр ко мне. А я полагаю, что вообще-то ты зол как черт. И отпусти меня наконец, иначе я сверну себе шею, все время задирая на тебя голову.

Векстону показалось, что его жена лишилась рассудка, утешала лишь мысль, что, вероятно, все жены таковы, понять их невозможно.

— Так ты не хочешь, чтобы я был с тобой добр? — изумился Дункан.

— Не-ет… — нерешительно протянула Мадлен.

— Но почему, черт возьми? — вскричал Дункан. Он забыл и о присутствии родных, и о Джеральде. Голова его пошла кругом — больше всего ему хотелось немедленно раздеть свою своенравную жену и остаться с ней наедине.

— Мы простоим тут всю ночь, если ты не ответишь мне, — пообещал Дункан.

— Ты будешь смеяться…

— Дорогая моя, если уж я не рассмеялся, когда ты сравнила меня с травой, то, думаю, следующее твое откровение я тоже как-нибудь переживу и сохраню серьезность.

— Что ж… — замялась Мадлен. — Ну да ладно. Дело в том, что, когда ты добр, мне хочется любить тебя. Теперь ты доволен?

Векстон был очень доволен. И посмотри жена сейчас на него, она уверилась бы в этом.

А Мадлен… Мадлен едва не плакала. Она прошептала:

— Но тогда, не отзовись ты на мою любовь, мое сердце разбилось бы…

— Я сумею защитить твое сердце, — пообещал барон. Он не мог сдержаться — слишком близко к нему были манящие губы жены. Забыв обо всем на свете, он наклонился и впился в ее рот горячим поцелуем.

— Господи, Дункан, мы же все ждем, когда твоя жена поиграет нам на псалтерионе! — закричал Эдмонд.

Тяжело вздохнув, Векстон с сожалением оторвался от Мадлен.

— Совсем забыл, что мы не одни, — проговорил он с усмешкой.

— Я тоже, — краснея, прошептала Мадлен.

Взяв за руку, барон подвел жену к одному из свободных стульев.

— Но на этом стуле должен сидеть ты, — забеспокоилась Мадлен. — Ведь у него самая высокая спинка, — объяснила она.

— Садись сюда, тебе будет удобно, — сказал Эдмонд, пододвигая ей другой стул, и протянул псалтерион. Руки Мадлен слегка дрожали, когда она положила инструмент себе на колени: Мадлен нервничала, так как не привыкла быть в центре внимания, ей куда больше нравилось сидеть в углу незаметной серой мышкой.

Джеральд стоял за стулом Аделы, положив руки на его спинку. Джилард и Эдмонд застыли по обе стороны камина. И все глаз не сводили с Мадлен.

— Но прошло уже так много времени… — промолвила она, глядя на инструмент. — И мне доводилось играть и петь только для дяди и его друзей. Собственно, меня никто и не учил…

— Уверена, что твой дядя и его друзья с удовольствием слушали тебя, — вмешалась Адела. Девушка заметила, как волнуется ее подруга, и решила подбодрить ее.

— Да, они и вправду были в восторге, — призналась Мадлен, улыбнувшись Аделе. — Но… они почти все были глуховаты.

Дункан обвел присутствующих суровым взглядом. Сомневаться не приходилось: тому, кто рискнет засмеяться, не поздоровится.

Барон Джеральд закашлялся, Джилард внимательно смотрел на пламя в камине. Мадлен решила, что им уже надоело ждать.

— Я могла бы спеть один из латинских гимнов, которые обычно пели на Пасху.

— А ты не знаешь каких-нибудь песен о траве? — с невинным видом спросил барон Векстон.