Однако скромность художник согласился проявить лишь за взятку в виде молодильного яблока. Кляев соглашался отрезать всего половинку, чем вогнал художника в истерику, привлёкшую внимание соседей и прохожих. Перепирались минут пять. Наконец, Царевич не выдержал и велел Клюеву заткнуть пасть извращенца порченым фруктом.

– От извращенца слышу, – огрызнулся Самоедов, надкусил яблоко и полез в фургончик.

Пока выезжали с Самоедовского двора, Царевич прикидывал в уме, как с помощью всё того же Мишки так прижать Люську, чтобы она раскололась и назвала фамилию снабженца, который поставляет ей молодильные яблоки.

– Испугаешь ты её, как же, – пробурчал Кляев. – Как бы она нас с тобой не расколола. В милицию ты с яблоками не пойдёшь, там тебя засмеют. А кормить идиотов фруктами, у нас законом не возбраняется.

В общем-то, Васька прав, но это только в том случае, если яблоки эти не червивые, в том смысле, что не содержат в себе наркотических примесей, привнесенных расторопными людишками. Царевич взял яблоко и посмотрел его на свет. Фрукт как фрукт. Можно было проверить его действие на себе, но Ивану этого делать почему-то не хотелось.

– Зачем твоей Верке понадобились гоблины? – задумчиво проговорил Кляев, выворачивая на центральную магистраль.

– Самоедов говорил всего лишь о рисунках, – возразил Царевич. – Которые он делает, используя фотографии. У него там, на столе, масса всякой нарисованной жути. По-моему, этот сукин сын не только на Верку с Наташкой работает. Я у него позаимствовал кое-что, вот посмотри.

Царевич взял из рук Кляева несколько фотографий и листов бумаги, изрисованных шкодливой Самоедовской рукой. Мишка, похоже, совершенно впал в маразм и пытался создать то ли пса Цербера, то ли Змея Горыныча, в общем, нечто о трёх головах и совершенно омерзительной наружности. Попадались в эскизах и одноголовые экземпляры, что отнюдь не делало их симпатичнее. Общим в рисованных персонажах было то, что в них, так или иначе, прослеживались человеческие черты.

– Зооморфизм какой-то, – не удержался Царевич от комментариев. – Чего? – не понял Кляев. – Во времена оны люди кланялись странным божествам, наделяя их как звериными, так и человеческими чертам. – Зачем? – удивился Кляев. – Мозги у них были так повернуты. – А зачем зверолюди или зверобоги понадобились Самоедову? – Очередной роман иллюстрирует, – пожал плечами Царевич.

Кляев хмыкнул, но ничего не сказал. За Кляевским хмыканьем Царевичу почудилось подозрение и недоверие. И, надо признать, пищу для недоверия Самоедовские творения давали с избытком. Подозрение вызывало то, что Мишка зачем-то добивался портретного сходства сказочных персонажей с конкретными людьми на фотографиях. – Слушай, Василий, а зачем ты читаешь Бердова? – Интересно. После таких романов смешнее жить. Пивка выпил, кайф поймал и вперед в Берендеево царство и гробницу фараона.

Царевич критически оглядел серенькую хрущобу, которую реальная жизнь вдруг нарисовала в «Москвичовском» окне, и пришёл к выводу, что это действительно не гробница фараона. Тридцать шесть лет – это большой срок, чтобы присмотреться к родному дому, но Царевич почему-то не присматривался. И не присматривался, быть может, потому, что старый панельный дом, начавший расходиться по швам, был данностью, которую он не в силах изменить. Швы коммунальщики пытались замазать какой-то гадостью, но безуспешно: пятиэтажный дом расползался, хотя почему-то ещё стоял и стоял глыбой, куда более нерушимой, чем вся окружающая Царевича жизнь. Рухнула страна, рухнула идеология, рухнул привычный способ жизни, всё стало мимикрировать и приспосабливаться, в том числе и сам Иван, а хрущоба стояла. И было в этом что-то жуткое и неестественное. А кругом стояли такие же дома, в которых мыкались люди, стремившиеся их покинуть. Одним хватало денег на замки реальные, другим только на замки виртуальные. Царевич был специалистом по виртуальному строительству, за что ему платили, хотя нельзя сказать, что слишком щедро. – Вылезай, извращенец, – сказал Иван, открывая будку.

Самоедов вывалился из «Москвича» бодрым кобельком, которого заботливые хозяева вывели в урочный час на прогулку. Такая живость поведения в солидном, в смысле пуза, сорокалетнем мужчине не могла не вызвать законных подозрений в применении жизнеутверждающих стимуляторов. Водки при Самоедове не было, зато было яблоко, что и требовалось доказать.

– Скажешь своей ворожее, что у меня те же проблемы, что и у тебя, – проинструктировал художника Царевич. – Ты же меня сюда и притащил, не смотря на моё смущение и сопротивление. – Сделаю, – жизнерадостно заверил Самоедов. – А доллары у тебя есть? – Топай, – скомандовал Иван. – Деньги – не твоя забота.

Самоедов бодрым козликом поспешал на пятый этаж. Царевич с натугой пыхтел следом. Дело впереди предстояло нешуточное, а Иван был посредственным актёром и вряд ли годился даже для самодеятельности. Пока Самоедов заговорщически перемигивался с хозяйкой, Царевич смущенно покашливал у него за спиной. Люська отнеслась к гостям не то чтобы нелюбезно, но без большой теплоты. В комнату, однако, пустила, заставив предварительно снять грязные ботинки в коридоре. К облегчению Царевича, в квартире не было ни Сени Шишова, ни даже необходимых атрибутов колдовского искусства. Какими должны быть эти атрибуты Царевич не знал, но почему-то был уверен, что их ему непременно предъявят. Но Шишова пренебрегла даже картами, не удосужившись предсказать гостю его судьбу. Впрочем, кое-какие тайны своего прошлого и будущего он узнал, но лишь после того, как сводник Самоедов был выставлен за порог. Царевича пригласили за стол на чашку чая, и пока он разглядывал нехитрые пожитки хозяев в виде мебели в стиле ампир, Людмила с интересом его изучала. – Постарел ты, Ванька, честно надо сказать, а суть твоя кобелиная не поменялась.

Говорила Люська почему-то нараспев, а глаза её настороженно следили за каждым движением гостя. Царевич тоже перевёл глаза с мебели на хозяйку. Люська была в роскошном алом халате, расписанном то ли китайскими драконами, то ли еще какой-то подобного же сорта нечистью. Между прочим, про её внешность Царевич тоже доброго слова не сказал бы. В том смысле, что Люська за двадцать лет не помолодела и, приобретя жизненный опыт, сильно потеряла в стройности фигуры и свежести лица. – Дальше будет ещё хуже, – вздохнула она. – Это ты о моих проблемах? – насторожился Царевич – Нет, о своих, – усмехнулась Люська.

Пожалуй, только глаза у неё остались прежними. Большие коровьи глаза. В литературе высокого стиля таких женщин называют волоокими, но если кто-то станет искать в их обладательницах телячью нежность, то рискует здорово ошибиться. Нет, Люська явно не собиралась покоряться ни любящим мужчинам, если таковые были, ни судьбе. И мебель, и роскошный наряд хозяйки указывали на то, что эта женщина решила вырваться из унылой хрущобы и сделает всё от неё зависящее, чтобы исполнить свою мечту.

– Не дам я тебе, Царевич, яблок. Даром не дам, и за деньги не продам. – Почему? – удивился Иван.

– Из вредности, – хитренько засмеялась Люська. – А если честно, то тебе яблоки не помогут. Ты в них не веришь.

– Яблоки, значит, самые обычные? – А то, какие ещё: где я тебе сказочные возьму? – Сильна ты, Людмила. Продала обычное яблоко художнику за тысячу долларов. Это, между прочим, называется мошенничеством. – Если бы я их продала по дешёвке, то твой художник не поверил бы в их исцеляющую суть.

– Психолог ты, однако, – слегка удивился Царевич. – На базаре чему только не научишься, – махнула рукой Людмила. – Будь у меня молодильные яблоки, я бы их сама все съела, другим бы ни капельки не дала. Сеню выперла бы в шею да гульнула так, что чертям тошно стало бы. – Гоблинам, – поправил Царевич.

– Каким гоблинам? – удивлённо уставилась на него Людмила.

Удивление на её лице было настолько искренним, что Царевич даже растерялся. Либо эта женщина была великою актрисою, либо это у Ивана вчера что-то творилось с глазами или, точнее, с головой.