- Никуда я не пропадал, - возразил Горлов.

- Не заливай! Думаешь, не знаю, что ты в Мурманск улетел? Какого черта тебе там понадобилось?

"Значит, за мной следили!" - рассвирепев от мысли, что Цветков осмелился шпионить за ним, подумал Горлов.

- Откуда ты знаешь про Мурманск? - глубоко вздохнув, чтобы не закричать, спросил Горлов.

- Бабушка по телевизору увидела, - отшутился Цветков. - Надо завтра, то есть уже сегодня поехать к железнодорожникам...

- Я никуда не поеду и ничего не буду делать, пока ты не объяснишь, зачем установил наблюдение, - повысив голос, пригрозил Горлов.

- Ты серьезно? И даже денег не жалко? - Цветков, видно, понял: что-то не так.

- Мне не нравится, когда за мной шпионят, и на таких условиях я с тобой работать не хочу, - закричал Горлов. - Надоело! Понимаешь, надоело!

- Не делай глупости, Боря! Ну, пошутил неудачно, так зачем в бутылку лезть? Никто за тобой не шпионил. Приехали ваши, питерские из "сорок четверки", случайно разговор зашел, они сказали, что видели тебя на посадке, а ты, вроде, был не в себе, даже не выпил с ребятами... Мир-то, понимаешь, тесен.

- Ладно, проехали, извини, - буркнул Горлов. - Так что случилось?

- Нужно срочно переадресовать наши вагоны в Одессу. Часов в восемь подъедет водитель, - ты его знаешь, - у него все бумаги: куда, кому, по какому адресу. Я их вчера с самолетом передал. Подъедет - сразу садись и поезжай на Сортировочную к тому хмырю, который нас оформлял.

- Сразу не получится. Мне, между прочим, на работу надо. Я и так вчера почти целый день прогулял. Это ты - главный инженер, сам себе начальник, а я мелкая сошка. Трудовая дисциплина для меня писана.

- Я уже не главный инженер - на той неделе уволился. Бросал бы и ты, Боря, свое Объединение. Не до него сейчас, только время тратишь. А время нынче - это не деньги. Время теперь - это очень большие деньги. Сейчас либо деньги зарабатывать, либо на дядю за спасибо ишачить. Правда есть и другой путь...

- Какой? - поймался на подначку Горлов.

- В Мурманск и обратно по пьяни летать, - сказал Цветков.

Горлов обернулся на шум - из комнаты вышла Нина и щурясь от света, смотрела на него.

- Я летал в Мурманск по делу, там интересный вариант складывается, делая вид, что не замечает жену, сказал Горлов.

- Расскажи!

- Дело в том, что я встретил знакомых и узнал, что готовится к списанию большой противолодочный корабль. Хочу поискать концы, чтобы отправить его в металлолом и дальше - надеюсь, ты понимаешь куда и как. Остальное - не по телефону.

- Ничего себе масштаб, - Цветков даже присвистнул от изумления.

- Поэтому и пришлось с ними полететь, на месте все выяснить, - врал Горлов, зная что Нина его слышит.

- Снимаю шляпу. Даже не ожидал от тебя такой головастости. Это идея! Если сейчас не получится, потом реализуем. Не хрена нам с вагонами связываться, железо само куда надо поплывет. Ладно, вроде договорились! Водитель в твоем распоряжении сколько будет надо, а твою машину подгоним через месяц.

- Забыл: это "девятка" или "шестерка"? - спросил Горлов.

- Обижаешь! Конечно, "девятка", - удивленно ответил Цветков и, попрощавшись, повесил трубку.

- Ты уже проснулся? - спросила Нина и, не дожидаясь ответа, обняла мужа. - Ты вчера так устал, что я решила тебя не будить. У меня все готово, только подогреть...

- Потом, - сказал Горлов и обнимая ее за плечи, повел в спальню. - До утра еще вагон времени. Вагон и маленькая тележка.

"Теперь, она не станет спрашивать, зачем я сорвался в Мурманск", - с облегчением подумал Горлов, ложась обратно в постель и придвигаясь к жене.

3.11 КАКИХ ТЫ ПТИЦ СЕБЕ ВООБРАЖАЕШЬ?

Еще не проснувшись, Лариса почувствовала, что заболела. Вечером, она почти три часа простояла на холоде, едва соображая, о чем говорят с трибуны. Глаза слезились от ветра, и ломило все тело. Еще хорошо, что у девочек нашлись старые разношенные сапоги. Они были на два размера больше, и она обмотала ноги газетами, чтобы не мерзли. По дороге домой Лариса чувствовала, как ее шатает из стороны в сторону, и в вагоне на нее косились, видимо, принимали за пьяную. Она с трудом дошла от метро, даже не помывшись, легла - думала, что просто устала.

Утром Николая рядом не оказалось, и она не помнила, когда он пришел и приходил ли вообще. Хотелось пить, но в кухне ворчала свекровь и, плеснув на лицо холодной воды, она напилась из-под крана. Потом к ней вбежал Миша.

- Не подходи близко, а то заразишься. Видишь, я заболела, - еле разжимая губы, предупредила Лариса.

- Значит, ты не проводишь меня в школу? - он остановился у порога, и грустно нахмурился. Иногда Ларисе казалось, что она читает его мысли: все о чем он думал, она могла безошибочно прочитать на лице сына.

- Сегодня не смогу, Мишенька, - ответила она и закрыла глаза: смотреть было больно.

- Выздоравливай скорей, мамочка! Я тебе кое-что покажу, что сам не знаю, - уходя сказал он, и Лариса только слабо кивнула в ответ и будто обвалилась в забытье. Тело казалось сухим и невесомым, будто отдельно летело в жарком и пустом воздухе.

Потом она ощутила на лбу чью-то прохладную руку, будто тронуло ветром.

- Мама! - сквозь сон произнесла она и открыла глаза.

- Господи, да ты вся горишь, - склонилась над ней свекровь. - Надо температуру померить.

Через несколько минут она вернулась и, прежде чем поставить градусник, напоила Ларису отжатой в теплую воду клюквой и положила ей на лоб влажное полотенце.

- Спасибо, Евгения Васильевна, - откинувшись на подушку, прошептала Лариса.

- За что спасибо? Давно хотела с тобой поговорить, но тебе все некогда: то на работу опаздываешь, то с Мишей надо заниматься, то устала и голова болит. Разве я тебе зла желаю? Вижу, у вас с Николаем не гладко: и чем дальше, тем хуже. Думаешь, я не переживаю? Ведь он у меня один, как у тебя Мишутка. А ты? Со стороны посмотреть - самостоятельная, гордая, еще моя бабушка говорила: "Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты"! Так, ведь, то со стороны! А я вижу: девчонка ты еще, сердце до женского понимания не доросло, ни чуть-чуть, даже ни капельки. Отгородилась ото всех, вроде замужем и вроде в семье, а живешь сама по себе, как одна на белом свете одинешенька. А мой-то Колька к тебе который год мается. И рад бы душой и сердцем, да не знает дурачина, как к тебе подступиться. Может, и характером для тебя слабоват. Ему, чем спорить и на своем настоять, легче от твоих выкрутас голову спрятать, как этот, как страус - недавно по телевизору показывали "В мире животных".

Свекровь ловко перевернула полотенце, и Лариса неожиданно заплакала. Она не знала и не думала почему, но слезы лились сами по себе, будто не завися от ее желания.

- И еще я думаю, не обессудь, что думаю, то и скажу. Чувствую: кто-то у тебя появился. Не хочешь говорить - помолчи, и не надо. Я вранья не люблю, а правда никому не нужна, пусть она при тебе останется. Если, как на духу, то какая баба от мужа хоть раз в жизни не подгуляла? И со мной бывало, - свекровь вдруг улыбнулась, - и не раз, и не два. Володенька мой догадывался, он ведь умный был, ничего не скажешь. Знал, где кулаком об стол хлопнуть, где руку приложить, чтоб в ушах зазвенело, а где промолчать и выждать. Я жизнь прожила, дай Бог всякой, и по себе знаю: мужики хорошее дело, особенно на стороне, чужой мед всегда слаще. Но баба свое знать должна, как дважды два четыре: мужики приходят и уходят, а муж и семья после всего остаются. Давно хотела с тобой выговориться, по-женски, но, вишь, время вышло, пора градусник снимать.

- Спасибо, Евгения Васильевна! - всхлипывая, сказала Лариса.

- Не нужно мне твое спасибо! Полежи, подумай, может и образуется. А полежать придется - тридцать девять и три! Пойду врача вызывать. Через часик-другой приедут. Раньше по-другому: позвонишь и в пятнадцать минут тут, как тут. Теперь все навыворот повернулось, и Свердловка - уже не та Свердловка*.