Клевало, и я не заметил, как натянуло дождь. Только вдруг по тугой воде запрыгали стеклянные капельки, и река тихо зазвенела.

Оспины на воде быстро множились, и я убежал под защиту драного навеса риги. Там было сухо и со свету темно; в прелой соломе шуршали мыши. Мне не сразу бросилась в глаза фигурка, прильнувшая к столбу, и лишь спустя минуту я разглядел девочку лет двенадцати. Все в ней было заостренным, тоненьким и нескладным: наивный носик, косичка льняных волос, худенькие плечи под ситцевым платьем, голые поцарапанные коленки. Но ее серые глаза смотрели широко, серьезно и пристально. Похожий взгляд бывает у ночных птиц.

— Ну, теперь надолго, — сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Нет, по воде не плывут пузыри.

Голос был ломким и убежденным. Почти поучающим. В мою сторону она даже не посмотрела.

Я улыбнулся так, как улыбаются только взрослые: дружелюбно и снисходительно.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю — и все. Так всегда бывает.

"Хм, — подумал я. — Связь, пожалуй, действительно есть. Чем выше давление воздуха, тем, верно, трудней образовываться пузырям. Ну, поглядим".

— А завтра будет дождь так дождь. Надолго, — сказала девочка.

— Сводка обещает хорошую погоду.

— А будет плохая.

Я пожал плечами.

Девочка, наконец, соблаговолила взглянуть на меня. Недоверчиво, искоса.

— Потому что там радуга.

— Какая радуга?

— Красивая. Она горит, горит…

— Да где?!

Она кивнула куда-то на север.

— Значит, и вы ее не видите. Никто ее не видит. А она такая хорошая.

Я несколько опешил. Чтобы скрыть смущение, еще раз оглядел горизонт. Серая пелена дождя повсюду.

— Что-то ты выдумываешь…

Она шмыгнула носом.

— Так все говорят… И никто не видит. А я честная…

Я как-то не нашелся, что ответить.

— Я и папке так говорила, — продолжала она тусклым, равнодушным голоском. — Он меня вначале ремнем стегал, чтобы я не выдумывала. Больно… А я ничего не выдумываю.

— Да, но ведь радуги никакой нет…

— Есть.

— В каком ты классе? — попробовал я перевести разговор.

— В четвертом.

Мне капнуло за шиворот, я передвинулся на сухое место и теперь стоял совсем рядом с девочкой.

— Как, интересно, у вас в школе?

— Дразнятся.

— Почему?

— Не скажу.

Мы помолчали. Перед нами маячила завеса из сбегающих капель. Она не мешала, однако, заметить, что вдали светлело. Там синева явственно протапливала тучи.

"Девчонка права, дождь скоро кончится, — сообразил я. — Интересно, не унесло мои удочки?"

С высоты моего роста мне был виден пробор светлых волос и выпуклый лобик этого странного подростка, который упрямо, невзирая на насмешки и даже побои, отстаивает свое право видеть то, чего нет.

— Ты, вероятно, любишь сказки? — сказал я.

— Нет. Там все выдумано.

— А что ты тут делаешь? — сменил я тему.

— Гуляю. Это интересно.

— Почему?

Она посмотрела на носки своих драных тапочек и ничего не ответила.

— Ну, я пойду, — сказала она решительно. — А у вас клюет.

— Подожди, дождь еще не перестал.

И, словно нарочно, чтобы опровергнуть меня, капель замерла. На свободу вырвался луч солнца, и все мокро засверкало в его теплом и светлом кругу.

Девочка вошла в него, не торопясь и не оглядываясь. И честное слово, мне показалось, что она — центр этого теплого и светлого круга и что луч послушно следует за ней. Но, разумеется, это было игрой воображения.

Поплавок, когда я подошел к берегу, и вправду притапливало. После недолгой борьбы я вытащил замшелого от старости окуня, который отчаянно парусил спинной плавник, бил хвостом и вообще протестовал против изъятия из родной стихии. Его круглые, с золотистым ободком глаза слепо взирали на зелень и солнце.

Но добыча уже занимала меня куда меньше, чем встреча с девочкой. Вернувшись, я стал расспрашивать о ней свою хозяйку — старуху в темном платье, вечно и бесшумно, как летучая мышь, снующую среди горшков, ухватов, крынок и прочих домашних дел.

— Так ить, милый, ты должно Пахомову Нюрку повстречал… — нараспев сказала она. — Хорошая девка… — Она вздохнула, и морщины на ее лице приняли скорбное выражение. — Хорошая, да чудная малость.

— Чем же, мамаша, чудная?

— Так ить не скажу, а чудная…

— Придурковатая, что ли?

— Не-ет… А только заговаривается странно. Пахом уж и к доктору ее в Теляково водил, да ничего доктор-то не нашел. "Питать, — говорит, — ее надо…"

Большего я не добился.

Вечер выдался тихим и настороженным. Нервно мерцали звезды, вдали, в сухом черном тумане, вспыхивали голубые молнии, и долгое время спустя там глухо и грозно погромыхивало.

Не боясь вкрадчивых угроз грома, мимо меня прошли девушки. Их светлые платья невесомо проплывали над смутной лентой дороги туда, где уже похрипывала гармонь и подмигивали лучики фонариков. За девушками вразброд промаячили тоненькие фигурки малолеток, которых еще не принимали в круг гуляний, но которых он уже зазывно манил.

Я квартировал в амбаре напротив избы. Не спалось. Как всегда при резкой смене погоды в деревне, нервы чутко внимали далеким и неведомым толчкам, происходившим в природе. Уши напряженно слушали тишину. И потому, что кругом был мрак, и потому, что природой владело беспокойство, сознание, казалось, плыло в темной бесконечности, откликаясь на зов непонятных, звериных символов.

"А ведь девчонка была права… — подумал я, погружаясь в чуткий полусон. — Погода портится…"

— …Расскажи, расскажи, не бойся!

Голос вытолкнул меня из дремы, и я, как ослепленный окунь, сначала не мог сообразить, где я и что вокруг. Потом мысль обозначила положение кровати относительно стен амбара, амбара — относительно всей деревни, и так далее, пока, наконец, все не стало окончательно на свои места, если не во времени, так в пространстве. Тогда я понял, что разговаривают за стеной на скамейке, можно сказать под самым моим ухом.

— Не хочу… — услышал я ответ и насторожился, потому что это был голос Нюры — той самой девочки, которую я встретил днем.

— Ой, потеха сейчас будет! — хихикнул женский голос.