Когда в очередной раз настала моя очередь платить за выпивку, я увидел у стойки потрясающе красивую израильтяночку с коротко подстриженными темными волосами, влажными темными глазами и большими грудями, которые характерно торчали вперед, дерзко бросая вызов закону всемирного тяготения. Я и сам, надо признаться, далеко не урод, к тому же я был уверен, что царящий в баре полумрак скроет и темные круги недосыпа у меня под глазами, и выражение жестокости, которое могло сохраниться на моем лице после недавней расправы над Лопатой.

Красотке я сказал, что она похожа на ирландку, и поинтересовался, нет ли у нее ирландских корней. Когда же она сказала «нет», я сказал — в духе столь популярного нынче постмодернизма, — что мог бы предложить ей свой ирландский корень. То, что годится для Боно,[9] сработало и в моем случае. Она обозвала меня «хуцпан»,[10] а я ответил: «Будь здорова». На этом официальные представления были закончены, и я некоторое время вешал ей лапшу насчет того, что я, мол, студент Королевского университета в Белфасте, приехал на год по обмену в Колумбийский университет. Еще я наплел, что изучаю проблему потери прочности при растяжении в крупных механических конструкциях. С этой выдумкой я, впрочем, чуть не попал впросак, поскольку, как выяснилось довольно скоро, моя новая знакомая служила в саперных войсках армии Израиля и знала об упомянутом предмете намного больше меня. По ее словам, она была в звании лейтенанта, но я был склонен ей не поверить. Я так ей и сказал, но она развеяла мои сомнения, вполне по-офицерски поставив мне порцию виски. Оплаченную мной выпивку я отправил парням через бармена, а сам уединился в укромном уголке с лейтенантом Рэчел Наркис. О своей собственной армейской карьере, которая продолжалась всего год и бесславно завершилась на гауптвахте острова Святой Елены, я решил не упоминать.

Лейтенант Наркис выросла в кибуце неподалеку от границы с Ливаном, и ей часто приходилось лазить по горам северной Галилеи и увертываться от реактивных снарядов, выпущенных из древних «катюш» советского производства. Сейчас она изучала историю в Университете Нью-Йорка и кроме иврита и английского говорила также на идиш, арабском, французском и еще на нескольких языках. Мне она показалась умной и интересной женщиной; должно быть, по этой причине я шутил и хвастал как заведенный и фонтан моего пьяного ирландского красноречия казался неиссякаемым.

Мы разговаривали о картинах, о путешествиях, и Рэчел удачно притворилась, будто ее восхитил мой рассказ о каникулах, которые я провел в Испании. На Тенерифе — одном из островов Канарского архипелага — произошли столкновения между английскими и немецкими футбольными болельщиками. Тогда от участия в потасовке меня удержали старшие товарищи, но в своем рассказе я немного погрешил против истины, сказав, что оказался в самой гуще событий и даже спас от верной гибели заблудившегося испанского пастушонка, за что удостоился от испанского правительства гражданского знака отличия за доблесть. Рэчел, разумеется, не поверила ни одному моему слову; впрочем, будучи большой любительницей кино, она спросила, действительно ли испанские ландшафты напоминают Негев.[11] Я чистосердечно признался, что не знаю, но добавил, что в тех местах, где мне довелось побывать, когда-то снимался фильм «Хороший, плохой, отвратительный», так что единственное, что ей нужно сделать, это взять в прокате соответствующую пленку.

— И ты убедишься, что банк в Эль-Пасо снимался вовсе не в Эль-Пасо, — добавил я нравоучительно. Рэчел тут же возразила, что банк в Эль-Пасо фигурировал совсем в другом фильме. Кажется, добавила она, это была картина «За пригоршню долларов».

На этом кинотема была закрыта, однако мы не испытывали нехватки в предметах для обсуждения. Некоторое время мы разговаривали о Белфасте, Иерусалиме и кибуце, где Рэчел работала в механической мастерской. Разумеется, мы не могли не сравнивать ситуацию в Израиле и в Северной Ирландии. Прибегнув к помощи здравого смысла и нескольких примитивных схем, наскоро набросанных на обороте салфетки, мы в пять минут решили обе проблемы, к полному удовлетворению всех заинтересованных сторон. Я заметил, что Рэчел не любит хвастаться своими связями, однако один раз она все же упомянула, что ее брат работает в аппарате Рабина. Я тоже не любил хвастаться знакомствами с «большими людьми», да и большинство имен, которые я мог бы упомянуть, хотя и гремели в Ирландии, были куда менее внушительными. «Бешеный пес» Джонни Макдафф, «Мясник» Клонферт, «Кровавый принц» Харлахан… Из предосторожности я предпочел не упоминать о своем знакомстве с этими выдающимися личностями. Вместо этого я пространно заговорил о прелестях студенческого житья. Когда я закрыл рот, чтобы перевести дух, Рэчел спросила, что я думаю об Основном своде знаний Колумбийского университета. Я понятия не имел, что это за штука, но сказал, что, по моему глубокому убеждению, он плохо сочетается с реалиями нашей динамично меняющейся эпохи, что, похоже, вполне удовлетворило Рэчел.

Так мы трепались довольно продолжительное время, и в конце концов она спросила, не хочу ли я зайти в ее комнату при университете. Жила она не в общежитии, и нам не нужно было пробираться туда тайком, однако, несмотря на это, предложение Рэчел звучало весьма заманчиво. Буквально на днях она приобрела новое приспособление для заваривания чая, представлявшее собой сетчатый металлический шарик, в который закладывалась заварка. Ячейки проволочной сетки были достаточно маленькими, чтобы в них застревали распаренные чайные листья, и вместе с тем достаточно большими, чтобы пропускать кипяток, благодаря чему обеспечивалось более высокое качество настоя… В какой-то момент я перестал прислушиваться к ее объяснениям, с головой утонув в ее глазах, которые, как я уже упоминал, были глубокими и пленительными.

— Интересно было бы взглянуть на твою фотографию в армейской форме, — подумал я, сам не заметив, что произнес это вслух. Рэчел сказала, что такого снимка у нее нет, но тут же спохватилась. Маленькое армейское фото было наклеено у нее в удостоверении личности. Смеясь, она показала мне удостоверение, и это решило дело. Я был готов отправиться к ней на квартиру, чтобы вместе исследовать чудесные свойства нового приспособления для заваривания чая. Но уже в следующую минуту я совершил страшную глупость, которая в конечном итоге и привела к смерти нашего водителя Дэвида Марли, погибшего от моей руки или, вернее, от моей заточки в снежный уэстчестерский сочельник. Та же глупость стоила жизни и всем, кто сидел сейчас за нашим столиком вместе с Марли. А ведь я всего-навсего сказал Рэчел, что должен предупредить своих товарищей о том, что я собираюсь исчезнуть.