Когда Кукылин проснулся, до подъема оставалось еще полчаса. Сосед на койке наверху стонал и скрежетал зубами во сне, где-то капал с потолка конденсат, в полумраке вырисовывались многоэтажные койки и нары с грудами тряпья. Кукылин вспомнил, что его вывело из оцепенения какое-то неприятное ощущение, и тут взгляд его встретился с горящим взглядом близко поставленных красных глазок. Крыса! Кукылин подтянул ноги к подбородку и полез под матрас за резиновой подушечкой с бензином, к горловине которой изолентой была прикручена зажигалка. Крыса, верно, почуяла недоброе и пошла к краю матраца, но струя горящей жидкости настигла ее. С мерзким писком тварь упала на пол, пробежала несколько десятков шагов, потом задергала лапками и догорела, лежа на левом боку. Дурной знак! Кукылин загасил тлевший матрац и попробовал снова заснуть. Поворочавшись с боку на бок, он замер, лежа на спине и уставясь в темноту над собой. Сегодня праздник, подумал он. День конституции. Выдадут дополнительно кружку воды и кубик концентрированного супа, а вечером можно будет вместо занятий сходить на постоялый двор в бардак. Но это вряд ли. Наверняка сейчас поднимут по тревоге, может быть, даже бомбежка будет, и обязательно кого-нибудь убьют.

Может быть, весь отряд накроет, но, скорее всего, погибнет кто-нибудь из друзей или он сам. Хорошо бы успели раздать паек. Разведу и выпью весь кубик целиком, а там пусть убивают. Или нет — полкубика намажу на хлеб, а остальное разведу и выпью. С этой мыслью Кукылин уже начал засыпать, когда кто-то затряс его за плечо. Это был Сягуягниту, потомственный оружейник рода Кукыкывак.

— Просыпайтесь, барин, тревога. Нарушитель в нашей зоне патрулирования, — сказал он, все еще вцепившись клешней протеза в плечо Кукылина.

— А ты откуда знаешь?

— Я до ветру ходил, барин, а на обратном пути главный ход перекрыли, пришлось через мастерскую добираться. Извольте одеваться, сейчас сирены завоют.

Идя низким, с ослизлым сводом и редко висевшими тусклыми лампами, ходом, Кукылин размышлял о том, в каком жалком состоянии придется ему взглянуть в лицо смерти — нос заложен, язык распух и сделался жестким, как терка, во рту с позавчерашнего дня ничего нет, не считая кружки луковой похлебки. Все-таки в отряде агии Камыснапа кормят каждый день. Хорошее место. Безопасная казарма глубоко под землей, плата два золотых в месяц — еще три года службы, и он расплатится с долгами отца. Если раньше не убьют, подумал он. За неуплату долга барон, чего доброго, продаст сестер управлению обслуживания армии или, того хуже, возьмет к себе в усадьбу.

Впрочем, если сегодня не убьют, можно будет, расплатившись, вызвать барона на поединок и вытопить сало из его брюха. Кукылин повеселел. Но крыса так просто не придет смотреть на тебя спящего. Господи, дай прожить хоть три года и неделю, взмолился Кукылин. Зарядив газовой смесью баллоны меча, оружейник копошился за его спиной, вставляя в ячейки на поясе брикеты топлива.

Завыли сирены, померк свет. Кукылин с оружейником пошли к кухне, но перегородка уже задвинулась.

— Сволочи, пасть им на портянки порвать, — пробурчал Сягуягниту. — на защитников земли Кыгмикской похлебки жалеют. Убьют сегодня четверых натощак, вот и будет поварам на курево. Съешьте, барин, я с позавчерашнего дня припас, — и он достал из-за пазухи горбушку, сверху политую вязким месивом.

— Спасибо, — отводя руку с угощением, сказал Кукылин. Не говори на кухне, если меня убьют. Сегодняшний рацион они обязаны выдать на меня в любом случае. И позаботься о сестрах, если что.

— Я живого вас не брошу, и мертвого не предам — так я еще покойной барыне поклялся. Уж будьте покойны.

Кукылин поднялся на наземный КП первым из рыцарей. Князь Камыснап, склонившийся к радарному экрану, коротким кивком ответил на его поклон. Из приемника на столе доносилась едва слышная сквозь треск атмосферной статики программа кыгмикской радиостанции.

— Смотрите, Кукылин, — сказал князь, — звук от чьих-то моторов есть, а радар слеп. У вас зоркие глаза, посмотрите, не видно ли чего на небе в бинокль.

Сморщенной, в коричневых пигментных пятнах рукой, на которой недоставало большого пальца, князь вынул из ящика стола великолепный футляр с серебряной насечкой. Бережно приняв его, Кукылин достал оттуда бинокль с фотоумножителем старинной работы, по винтовой железной лесенке поднялся на плоскую крышу командного пункта и привычно осмотрел горизонт. Его взглял скоро остановился на диковинной горбатой тени в радужном ореоле, ползшей по краю неба над горной грядой в четырнадцати лигах от долины. Тень угрожающе быстро росла. Воздух наполнил низкий, на пределе слышимости, гул, вселявший необъяснимый ужас в душу. Кукылин спустился с крыши. Гул был слышен и в помещении. Князь уже отдавал приказ на взлет Хугагыргыну и его сожителю Майырахпаку, бывшим на боевом дежурстве. Столкнувшись в дверях, оба наемника побежали к самолетам, уже ревевшим турбинами на стартовой позиции.

Князь навязывает чужому бесчестный бой — двое на одного, неодобрительно подумал Кукылин. Конечно, ему важно только спокойствие границ, а у наемников какое понятие о чести?

Наемники подозрительно легко сели врагу на хвост и приближались, готовясь расстрелять его.

— Берегите ракеты, — сказал князь в микрофон ближней связи.

— Хорошо, хозяин. Правду сказать, на такого уродца и пули жалко, — пропищал в репродукторе голос Майырахпака. Внезапно раздались какие-то харкающие звуки и гнусавый голос трижды произнес: «Да продлится наше процветание тысячу лет!» Камыснап, Кукылин и несколько монахов-смертников, прибежавших на КП, стали оглядываться по сторонам, ища источник звуков, пока не сообразили, что они доносились из радиоприемника.

— Хозяин, его не берут пули! — прокричал Хугагыргын через вой помехи. — Попробую ракеты!

— Скотоложец и сын скотоложца! Их стоимость я вычту из твоего жалованья! — князь был взбешен, но ракеты уже догоняли врага. Безобразный бескрылый самолет-нарушитель рухнул, кувыркаясь, вниз, у самой земли непостижимым образом выровнялся и снова набрал высоту. Ракеты ушли в землю.

— Еще один промах, и дети детей твоих не расплатятся со мной! — процедил князь сквозь немногие пережившие превратности судьбы зубы.

Радио снова харкнуло, потом из него полились звуки, подобных которым ни Кукылин, ни князь, ни другие рыцари, монахи и добровольцы, ждавшие на КП приказаний, в жизни не слыхивали. Рев, вой, хрип, грохот, стоны и утробное рычание, слитые в кошмарный намек на единую мелодию, низверглись на них подобно граду из радиоактивных обломков.

Наемники даже не успели изготовиться к ракетному залпу — враг снова закрутился в воздухе и прижался к земле. Майырахпак попробовал сделать то же, но сбил мачту радиоантенны и взорвался. Князь сопроводил его вступление в воздушный легион мертвецов небольшой речью:

— Творец облагодетельствовал его легкой смертью. Распорядись провидение не столь милосердно, я собственноручно удавил бы этого выкормыша сил тьмы его же кишками. Моя последняя антенна!

Кто же он — рыцарь горбатого самолета, гадал Кукылин. Как достойно он уклонился от боя с наемниками. Если придется умереть, хорошо бы хоть от руки такого.

Репродуктор переговорного устройства ближней связи вопил:

— Да за половину мою я тебе яйца отпилю по одному! Выходи, сука, выходи, падла, выходи, ворье поганое!

Это Хугагыргын покидал поврежденный самолет, готовясь к поединку. Враг, похоже, принял вызов — он снизил скорость и летел рядом с истребителем наемника, но почему-то медлил с выходом. Продолжая выкрикивать ругательства, Хугагыргын подлетел к приплюснутой и заостренной передней части самолета-нарушителя. Внезапно поток его поношений оборвался, одновременно стихла и жуткая мелодия из радиоприемника, и после небольшой паузы раздался жуткий истерический вопль Хугагыргына: