Парни все подходили и подходили, один опустился на корточки и взял ее за руку. Он держал ее очень легко, не сжимал, а лишь подложил свою ладонь под ее, так что она могла в любую минуту убрать руку, но она этого не делала. Роксана Косс прекрасно знала, что чем дольше она позволит мальчику касаться своей ладони, тем больше он ее полюбит. А если он ее полюбит, то, вполне возможно, попытается защитить от остальных террористов, да и от себя самого тоже. Он выглядел невероятно молоденьким и даже красивым. Под длинным козырьком кепки виднелись глаза, обрамленные длинными шелковистыми ресницами. На узкой груди висел патронташ, мальчик сутулился под его тяжестью. Грубая деревянная рукоятка самого простого кухонного ножа высовывалась из его башмака, а пистолет едва не выпадал из кармана. Роксана Косс подумала о Чикаго, о студеных октябрьских ночах. Если бы этот парень жил в другой стране и совершенно другой жизнью, на следующей неделе он пошел бы выпрашивать конфеты на Хеллоуин – ну и что, что он уже большой? Нарядился бы террористом, нацепил на ноги старые садовые башмаки, смастерил из гофрированного картона патронташ, а вместо пуль набил его футлярчиками из-под маминой помады. Он не смотрел на нее, только на ее руку. Изучал ее так, словно та существовала сама по себе, отдельно от Роксаны Косс. В других обстоятельствах Роксана наверняка бы вырвалась, но, учитывая крайне необычные обстоятельства этого вечера, оставила свою руку в руке бойца. Пусть изучает.

Аккомпаниатор поднял голову и сверкнул на мальчишку глазами. Тот отпустил руку Роксаны Косс и поднялся с пола.

Бандиты оказались перед двумя непреложными фактами: ни у кого из гостей не было оружия и среди них не было президента Масуды. Вооруженные мальчишки группами обыскивали подвал, чердак, обходили высокую оштукатуренную стену, окружавшую сад, дабы убедиться, что в общей суматохе никто из гостей не спрятался. И возвращались ни с чем. Через открытые окна доносилось пронзительное стрекотание насекомых. В гостиной вице-президентского дома стояла тишина. Командир Бенхамин присел возле вице-президента, из раны которого кровь текла, не переставая, на обеденную салфетку, заботливо приложенную к его голове лежавшей рядом женой. Вокруг глаза вице-президента образовался весьма зловещий синяк. Но даже ему было далеко до командирского лишая.

– Где президент Масуда? – спросил командир, как будто только сейчас заметил его отсутствие.

– Дома. – Вице-президент взял из рук жены окровавленную салфетку и сам приложил ее к голове.

– Почему его нет на вечере?

По существу, командир интересовался, нет ли в его организации крота. Не шепнул ли кто президенту о готовящемся нападении? Однако вице-президента, почти ослепшего от удара, переполняла горечь, а горечь, как известно, двоюродная сестра правды.

– Он хотел посмотреть мыльную оперу, – сказал Рубен Иглесиас, и в комнате, полной покорно молчащих людей, его голос донесся до каждого уха. – Он хотел увидеть, освободится ли сегодня Мария.

– А почему мне сказали, что он должен быть здесь?

Вице-президент ответил без запинки и без всяких угрызений совести:

– Сначала он согласился, а потом передумал.

Лежавшие на полу взволнованно зашевелились. Те, кто ничего не подозревал, были потрясены ничуть не меньше, чем те, кто знал обо всем. В этот самый момент закончилась политическая карьера Рубена Иглесиаса. Между ним и президентом Масудой никогда не существовало особой симпатии, а теперь Масуда скинет его наверняка. Вице-президент всегда усердно работал, потому что надеялся, что в один прекрасный день управление страной перейдет в его руки, как собственность переходит по наследству от отца к сыну. Стиснув зубы, он брал на себя всю грязную работу, выстаивал на церемониальных похоронах, выезжал в места землетрясений. Он одобрительно кивал в продолжение всех бесконечных президентских речей. Но в эту ночь уверенность в том, что он когда-нибудь станет президентом, его покинула. Ее сменила уверенность в том, что он будет убит вместе со всеми своими гостями и собственными детьми. А раз так, то пусть мир узнает, что Эдуардо Масуда, человек, ростом всего на сантиметр выше его самого, во время столь важных государственных событий смотрит дома телевизор.

Католические священники, сыновья испанских миссионеров-убийц, любили повторять своей пастве, что правда делает их свободными, и применительно к данному конкретному случаю они были совершенно правы. Командир по имени Бенхамин уже поднял винтовку и приготовился отправить вице-президента в мир иной, однако рассказ о мыльной опере его остановил. Хоть он и был взбешен тем, что пять месяцев тщательной подготовки к похищению президента и, возможно, свержению всего правительства оказались безрезультатными и теперь ему надо что-то делать с двумястами двадцатью двумя заложниками, лежащими перед ним на полу, – в слова вице-президента он поверил безоговорочно. Такую жалкую глупость нарочно не выдумаешь. Командир Бенхамин никогда не останавливался перед убийством и тем более не испытывал потом ни малейших угрызений совести, потому что прекрасно знал из своего личного опыта, что человеческая жизнь представляет собой не более чем череду мучительных страданий. Если бы вице-президент сказал, что у президента простуда, он бы его застрелил. Если бы вице-президент сказал, что у президента неотложные дела, касающиеся национальной безопасности, он бы его застрелил. Если бы вице-президент сказал, что все это просто уловка и президент даже не собирался приходить на это мероприятие, – бабах, и не стало бы вице-президента. Но Мария! Даже в джунглях, где телевизоры встречаются редко, связь ненадежна, где электричество включается от случая к случаю, люди обсуждали Марию. Даже Бенхамин, который ничем не интересовался, кроме свободы бедных и угнетенных, знал кое-что про Марию. Этот сериал шел по телевизору днем с понедельника по пятницу, но во вторник вечером давали особую, обзорную серию для тех, кто днем работает. Если Марию предполагалось освободить, то ничего удивительного нет в том, что это произошло вечером во вторник.

Согласно разработанному плану президента Масуду должны были захватить за семь минут. Сейчас заговорщики уже должны были быть далеко за пределами города, спешно уходить по опасным дорогам, что вели в джунгли.

И тут за окнами стали возникать ярко-красные всполохи и раздался пронзительный и мерзкий вой сирены. В нем слышался приговор. С пением он не имел ничего, совсем ничего общего.

Всю ночь напролет внешний мир ревел, громыхал и горланил. Подъезжающие машины с визгом тормозили и с визгом же отъезжали. Сирены то замолкали, то снова принимались выть. Кто-то возводил деревянные баррикады, и за ними собирались люди. Удивительно, как много звуков улавливали заложники теперь, когда лежали на полу. У них было время прислушаться хорошенько – вот, шарканье ног, а вот дубинка похлопывает по ладони. Они уже вдоволь насмотрелись на потолок (светло-голубой с позолоченной лепниной, затейливой до безвкусицы, сплошные изгибы-завитки да три пулевых отверстия), так что закрывали глаза и обращались в слух. Голоса, многократно усиленные и исковерканные громкоговорителями, выкрикивали приказы тем, кто находился на улице, и категорические требования для тех, кто находился внутри. От них ожидали только безоговорочной и немедленной капитуляции.

– Положите оружие на землю перед дверями дома! – во всю мочь бесновался кто-то снаружи, из-за динамика казалось, будто голос его пробулькивает откуда-то со дна океана. – Немедленно откройте двери и выходите впереди заложников, руки за голову! Заложники пусть выходят через главный вход! В целях безопасности все заложники должны держать руки на голове!

Когда один выдыхался, громкоговоритель переходил в руки другого, который начинал все сначала с небольшими вариациями. Потом послышались громкие щелчки, и в окно гостиной холодным молоком хлынул, заставив всех зажмуриться, ослепительный голубовато-белый свет. Когда же об их беде узнали снаружи? Кто созвал всех этих людей и как случилось, что их собралось так много и прибыли они так быстро? Может, они все только того и ждали в каком-нибудь подвале полицейского участка, ждали ночи, подобной этой? Может, у них богатая практика в подобных делах: надрываясь что есть силы, орать через громкоговорители в пустоту? Даже заложники понимали, что ни один террорист не сложит оружие и не выйдет из дома только потому, что ему так велели. Даже они понимали, что чем дольше люди с громкоговорителем повторяют свои требования, тем меньше у них шансов получить ответ. Каждый гость мечтал только об одном: чтобы у него самого нашлось припрятанное оружие – и уж он точно не сложит его перед дверями дома. А через некоторое время лежащие на полу обессилели настолько, что не грезили даже о том, чтобы все происшедшее оказалось страшным сном. Все, чего они желали, – это чтобы люди на улице разошлись по домам, выключили свои громкоговорители и позволили им хотя бы на полу, но поспать. Иногда крики и впрямь прекращались, и в несколько мгновений хрупкого и ложного покоя до их ушей доносилось кваканье древесных лягушек, пение цикад и железное лязганье передергиваемых затворов или взводимых курков.