Осень 1938 г. — весна 1939 г. — толстая, клеенчатая, трепаная,

с черновиками стихов к Чехии — верный спутник

Выписки:

Вокруг — грозные моря неуюта — мирового и всяческого, мы с Муром — островок, а м. б. те легкомысленные путешественники, разложившие костер на спине анаконды. Весь мой уют и моя sécurité[46] — Мур: его здравый смысл, неизбывные и навязчивые желания, общая веселость, решение (всей природы) радоваться вопреки всему, жизнь текущим днем и часом — мигом! — довлеет дневи злоба его, — его (тьфу, тьфу, не сглазить!) неизбывный аппетит, его Barnrn, сила его притяжений и отвращений, проще — (и опять: тьфу, тьфу, не сглазить!) его неизбывная жизненная сила.

Сейчас мания — Brillantine du Dr Rojà[47] (ужасная касторочная душистая гадость, рекламируемая по T. S. F-y) — нынче даже снилась: — Я видел ужасный сон, Вы знаете разные présages?[48] — Ну, конечно. В чем же дело? — Мне снился Brillantine du Docteur Rojà. Я никак не мог его купить: то денег не было, то никак не мог его открыть, то он делался совсем маленький.

По вечерам страстно (он — за двоих!) играем в Oie,[49] и он всегда обыгрывает, а в шашки идем ровно: для меня это не комплимент, а для него — большой (при его полной неспособности к математике, пока — арифметике).

Вчера съел у меня все черные (к<отор>ые я, из «суеверия» всегда беру — себе) — и я не поддавалась, щадя его в будущих играх не со мной (с не-мной!). В Coffret[50] — 12 игр!!! Но иных мы не понимаем, а для других нужно трое, четверо.

Научилась одна ездить на лифте, впервые за всю жизнь: одна, на 7-ой эт<аж>, но только на знакомом. Чужих боюсь как прежде (и обхожу как прежде) особенно — раздвижных.

Старик и старуха: camarades de malheur.[51] (Самое malheur[52] когда один из них ищет себе — camarade de bonheur.[53])

Будет вам Моравия —

Язва моровá!

(Не написано)

В доме, где нет культа матери, мать — раба. Равенства — нету, да и не должно быть.

(По своему — и других еще — поводу — 9-го янв<аря> 1939 г.)

У стойки кафэ, глядя на красующегося бэль-омма[54] — хозяина, слыша — ушами слыша:

— Vous n’avez pas de gueules cassée?[55]

— я внезапно осознала, что я всю жизнь прожила за границей, абсолютно-отъединенная — за границей чужой жизни — зрителем: любопытствующим (не очень!), сочувствующим и уступчивым — и никогда не принятым в чужую жизнь — что я ничего не чувствую, как они, и они — ничего — как я — и, что главнее чувств — у нас были абсолютно-разные двигатели, что то, что для них является двигателем — для меня просто не существует — и наоборот (и какое наоборот!).

Любовь — где для меня всё всегда было на волоске — интонации, волоске поднятой, приподнятой недоумением (чужим и моим) брови — Дамокловым мечом этого волоска

— и их любовь: целоваться — сразу (как дело делать!) и, одновременно, за 10 дней уславливаться. (А вдруг мне не захочется? (целоваться) Или им — всегда хочется? «Всегда готов».)

— и квартира — и карьера — и т. д., т. е. непреложная уверенность в себе и в другом: утвержденность на камне — того, что для меня было сновиденный секундный взлет на седьмое небо — и падение с него.

И не только здесь, за границей: в Р<оссии> было — то же самое и везде и всюду — было и будет, п. ч. это — жизнь, а то (т. е. я) было (есть и будет) — совсем другое.

Как его зовут??

П<ариж>, Пастёр, 9-го янв<аря> 1939 г.

И всё-таки я знаю, что я — жизнь: я, а не они, хотя мне всё доказывает обратное.

Я, как зверь, чую взгляд и как зверь — на него оборачиваюсь — воззреваюсь — и отворачиваюсь. И вторично (с безнаказанным любопытством) на меня никто не глядит.

(— Ce qu’elle doit être méchante, celle-là![56])

Я искушала Париж (терпение, моду — и вкус его) — всячески: и некрашенностью лица, и седостью волос при почти-беге, и огромностью башмаков, и нешелковостью и даже нешерстяностью (не говорю уже о немодности!) одежд — и — и — и —

И всё-таки мне никто, по сей (тьфу, тьфу, не сглазить) двадцать-восьмой мая день 1939 г. — за 14 л. бытности — не рассмеялся в лицо. Ибо было во всем этом что-то настолько серьезное — и странное — и дóлжное (сужденное)…

После себя в Париже могу сказать: Париж хорошо воспитан.

(Из головы. 28-го мая 1939 г., воскресенье, Троицын день)

Кто-то из «нас» — «туземцы». Может быть — и я.

Туземцы. Чтобы определить жителей данной, этой, сей земли — русские взяли ту землю, точно говорят уже из воспоминаний, точно 20-летний уже рассказывает внукам.

Насколько вернее французское indigènes[57] (внутриземцы: innen-drin[58]).