Женщины плакали молча и исступленно — они знали, что плачут уже по покойным: еще никто не вырывался из мертвой хватки таких шквалов.

Рой строгал лучину, когда все это началось. Он увидел гибнущую шхуну, выронил широкий нож Вельда и замер. Он смотрел на лодку глазами, в которых не оставалось места ничему, кроме этих людей, влекомых в осатаневшую бездну.

Шквал умер. Море смирилось. На мачтах шхуны неуверенно забелели клочья парусов. Через полчаса поселок ликовал — на берег вернулись все.

Утром Вельд, вопреки обыкновению, обратился к Рою с вопросом, который он всегда считал праздным:

— Ты хорошо спал?

И Рой слабо улыбнулся и сказал в ответ:

— Так себе.

Он выглядел осунувшимся и в тот день не плавал.

Через месяц заболела Милл — двадцатилетняя голубоглазая жена Ирра, старосты той рабочей артели, что считалась лучшей и самой удачливой на Дельфиньем. Приезжал молодой рослый профессор и сказал коротко:

— Я ничего не могу сделать.

Ночью скромное ложе Роя пустовало — он бродил вокруг дома, где металась в смертной муке золотоволосая Милл. Под утро хрупкое тело женщины изогнулось дугой (и Ирр, ее муж, заломил в последней тоске сильные руки), потом она обессиленно откинулась навзничь, и вдруг улетел лихорадочный жар, и по-новому — по-здоровому — зарозовели щеки Милл, и ровным и глубоким стало ее дыхание, и она уснула, чтобы проснуться здоровой.

Три дня не вставал Рой со своей постели из морской травы и почти неделю потом не участвовал в забавах своих сверстников. Вельд ни о чем с ним не говорил.

…Ну а дальше, чтобы не быть слишком многословным, я скажу только, что чудесным и непостижимым образом сумел уплыть от страшной акулы мальчуган, сдуру купавшийся в штиль под Каменистым обрывом (это место всегда считалось нехорошим); непонятно от чего дрогнула рука давно разыскиваемого бандита — непревзойденного стрелка, — и остался жив старый Вельд, чья жизнь неизвестно зачем понадобилась этому волку; еще одна шхуна с огромной пробоиной в днище и с двадцатью семью рыбаками на борту, вопреки всем правилам логики, сумела достичь берега.

Много было такого в жизни Дельфиньего с тех пор, как на этом богом забытом полуострове неведомо откуда и как появился сероглазый паренек с очень коротким и четким именем Рой. И старый Вельд ни о чем не спрашивал, а Рой становился все более бледным и тихим.

И вот чем это все кончилось.

Под вечер, когда стих свежий ветер, двое суток дувший с юго-запада, и океан был спокоен и гладок, и утомившиеся за день чайки закончили обычную перебранку, подростки затеяли свою любимую игру принялись наперегонки взбираться на тот самый утес, которого почему-то боялся Рой. И случилось так, что парень, однажды едва не подравшийся с Роем и присмиревший от одного взгляда его спокойных серых глаз, споткнулся на обрывистом повороте тропинки и, словно повиснув на одно жуткое и томительное мгновение в липком вечернем воздухе, стал медленно падать на острые иглы скал, растущих под проклятым утесом.

Никто из очевидцев не смог потом рассказать, как успел Рой взлететь на утес. Никто — до поры — ничего не понял. А Рой именно взлетел — и парня, падавшего на скалы, словно подхватил непонятно откуда налетевший ветер. И понес в сторону, к океану, и через минуту этот парень, целый и невредимый, только слегка оглушенный, подплывал к берегу.

Видимо, тот же порыв ветра чудовищным языком слизнул Роя с вершины утеса. Но упал он не в море, а прямо на иглы скал.

Вельд, который первым о чем-то догадался, крикнул в окровавленное лицо паренька, неизвестно откуда взявшегося на Дельфиньем:

— Почему?! Ведь ты помогал всем! Почему ты не помог себе?

Рой успел ответить. Он сказал:

— Я… уже… не мог. Все… растратил.

Рою не поставили памятника. Его запомнили и так.

Давно умер старый Вельд, давно не загорался огонь на маяке, потому что люди изобрели тысячи совершеннейших средств, обеспечивающих безопасное плавание…

Как-то все эти средства отказали (выяснилось потом, что прибыл на Землю корабль из созвездия Бурлящей Мглы) — именно в тот час, когда к полностью преобразившемуся за века Дельфиньему с огромной скоростью летел трансатлантический лайнер на воздушной подушке. Он летел прямо на рифы — приборы отказали.

И вдруг, как многие десятилетия назад, на заброшенном маяке вспыхнул яркий спасительный огонь, хотя там никого не было. И люди почему-то вспомнили Роя.

Он решил провести отпуск на Земле, и никто этому не удивился. Земля была родиной Гиги Квеса.

Правда, та межзвездная, с которой улетели его родители и он, стартовала, когда ему не исполнилось еще и полугода. Однако отец и мать так часто — и начали они это делать так рано — говорили, что Утренний лес для их семьи всего лишь вторая родина, пусть она щедра к людям и прекрасна и очень похожа на Землю, а жизнь на ней устроена даже разумнее, правильнее, но первая, настоящая — все-таки Земля… Возможно, с их стороны было не слишком благоразумным, скорее даже опрометчивым поступать так. Как бы то ни было, но все тридцать с немногим лет своей сознательной жизни Гиги Квес мечтал побывать на Земле. Он мечтал ощутить ее подлинное живое дыхание, услышать ее голоса, увидеть и — вспомнить, да, именно вспомнить, ибо порою ему казалось, что тот беспомощный комочек жизни, каким он покинул свою настоящую родину, унес в себе пусть невнятные, не поддающиеся определению, почти неуловимые, но несомненно земные формы восприятия бытия. Говоря же попросту, это была ностальгия.

Гиги Квес был по профессии Фантазер. В созвездии Большого Пса, кроме Утреннего леса, обитаемых миров видимо- невидимо, и работа Фантазера состояла в следующем: он посещал все новые планеты, а потом рассказывал о них людям.

Какие они, эти миры, какими были или будут через сто, тысячу, сто тысяч лет? Какими могли быть, если бы… Вот что его занимало, и рассказывал он об этом всякий раз по-разному. То сочинял повесть, пьесу или поэму; то писал большую картину или серию рисунков;

то выражал свои мысли в музыке; то снимал голографический фильм; то, наконец, лепил один-единственный скульптурный портрет одного-единственного аборигена какой-либо планеты и ухитрялся выразить в нем и вчера, и сегодня, и завтра.

Словом, Гиги Квес назывался Фантазером — обыкновенная профессия, такая же, как штурман сверхсветового звездолета, наладчик машины времени, водитель междугородного вихрелета и даже рядовой инженер — синтезатор пищевых белков. С одной только разницей. Среди штурманов, наладчиков, водителей, инженеров почти все были хорошими. Из тысяч выбравших себе профессию Фантазера получался один хороший.

Гиги был очень хорошим Фантазером и именно потому пожелал не просто побывать на Земле, а увидеть ее такой, какой она была несколько веков назад.

Для чего ему понадобилось прошлое?

На это легче легкого ответить другим вопросом: чем, собственно, могла его удивить Земля, находящаяся на одном с Утренним лесом временном отрезке? Ведь, как известно, все миры Сообщества развивались по одним и тем же законам.

А почему — то место, которое выбрал? Здесь, в приморском городе, много столетий носящем свое имя, родились родители Гиги и он сам… В принципе синхронное перемещение во Времени- Пространстве не представляло особой сложности. Но эта двойная операция еще не была отработана в совершенстве, и не исключалась неточность в пределах плюс-минус нескольких десятилетий. Так что в наши дни Фантазер с Утреннего леса попал в общем-то случайно.