– И все время смотрит на меня, черт возьми! Вот ведь в чем дело! Эй, Насуада, не вздумай снова уснуть! Уснешь – и больше не проснешься!

– Можешь оставить меня в покое, Джормундур, – сказала она, заставив себя даже слегка улыбнуться. – Все, я уже пришла в себя.

– Между прочим, мой дядя Андсет был эльфом!

– Ну да, а что?

– Нет, ты точно такая же, как твой отец! Вечно плюешь на меры предосторожности, на собственную безопасность. Да пусть эти чертовы племена хоть сгниют в своей пустыне, соблюдая эти распроклятые допотопные обычаи! Чихать я на них хотел! Пожалуйста, Насуада, позволь целителю хоть немного помочь тебе! Ты сейчас не в состоянии принимать решения.

– Именно поэтому я и жду вечера. Смотри, солнце-то почти уже село. Сегодня я могу просто отдохнуть и прийти в себя, а завтра, уверяю тебя, голова у меня будет уже достаточно ясной, чтобы заниматься теми делами, которые требуют моего неотложного внимания.

Откуда-то сбоку возникло лицо Фарики; служанка склонилась над Насуадой и воскликнула:

– Ой, госпожа моя, ну и напугала ты нас!

– Вот именно! Мы и до сих пор еще от страха не избавились, – буркнул Джормундур.

– Ладно, мне уже гораздо лучше. – Насуада рывком заставила себя сесть, хотя предплечье тут же обожгло резкой болью. – Вы оба можете идти. Не тревожьтесь, все у меня будет хорошо. Джормундур, сообщи, пожалуйста, Фадавару, что он может оставаться вождем своего племени, если сам присягнет мне на верность, как военачальник своему верховному командующему. Он слишком опытный и умелый воин и руководитель, жалко было бы его потерять. А ты, Фарика, когда будешь возвращаться в свою палатку, скажи Анжеле-травнице, чтобы зашла ко мне; мне, возможно, потребуется ее помощь. Она обещала приготовить мне какие-то целительные отвары, способные побыстрее восстановить силы.

– Я никуда не уйду! Нельзя тебя одну в таком состоянии оставлять, – сурово заявил Джормундур.

– Прошу прощения, моя госпожа, но я с ним согласна, – сказала Фарика. – Это небезопасно.

Насуада глянула в сторону входа, чтобы убедиться, что никто из Ночных Ястребов не стоит от него слишком близко и не подслушивает, но все же понизила голос до шепота:

– Но я и не буду одна. – Брови Джормундура поползли наверх, а на лице Фарики появилось встревоженное выражение. – Я никогда не бываю одна. Вы меня понимаете?

– Значит, ты предприняла кое-какие… меры предосторожности, госпожа моя? – тоже шепотом спросил Джормундур.

– Да.

Оба ее заботливых стража, казалось, почувствовали легкую неловкость, и Джормундур сказал:

– Насуада, твоя безопасность – это моя обязанность; мне нужно знать, какую дополнительную защиту ты имеешь и кто конкретно имеет к тебе доступ.

– Нет, это тебе знать совершенно не обязательно, – мягко ответила она. И, увидев обиженное и рассерженное лицо Джормундура, прибавила: – Дело совсем не в том, что я сомневаюсь в твоей верности, вовсе нет! Но это только моя тайна. Ради собственного спокойствия я должна иметь при себе такое тайное оружие, которого никто другой увидеть не может. Если угодно, можешь считать это кинжалом, спрятанным в рукаве, или неким моим тайным пороком. Только не мучь себя предположениями, будто хоть чем-то вызвал мое недовольство. Ты отлично справляешься со своими обязанностями.

– Хорошо, госпожа моя, я уйду. – И Джормундур церемонно ей поклонился, чего, надо сказать, почти никогда не делал.

Насуада махнула рукой, и Джормундур с Фарикой поспешили покинуть ее красный шатер.

Минуты две единственным звуком, доносившимся до Насуады, был крик воронья, кружившего над лагерем варденов. Затем где-то у нее за спиной послышался легкий шорох, словно мышь вылезла из норки в поисках пищи. Обернувшись, она увидела, как Эльва выскальзывает из своего убежища, пробираясь между двумя полотнищами, образующими стену шатра.

Насуада внимательно следила за нею.

Неестественное взросление этой малышки продолжалось. Когда Насуада впервые познакомилась с нею, что, в общем, случилось совсем недавно, Эльве с виду было годика три-четыре. Теперь же ей можно было дать не меньше шести. Однако даже в простеньком детском платьице черного цвета с пурпурными оборками у ворота и на плечах младенцем она отнюдь не казалась. Длинные прямые волосы, гораздо темнее платья, ночным водопадом спускались у нее по спине; остренькое угловатое личико казалось белым как мел, ибо она крайне редко отваживалась выйти из шатра на воздух; на лбу светилась серебристая метка дракона; но особенно взрослыми были ее глаза, синие, как фиалки, но смотревшие, как у человека пресытившегося и предельно циничного. Таков был результат «благословения» Эрагона, неожиданно для него самого оказавшегося для этой девочки проклятием, ибо оно вынуждало ее не только испытывать боль других людей, но и пытаться их от нее избавить. Недавнее сражение чуть не убило Эльву, ибо страдания тысяч едва не лишили ее рассудка, хотя волшебницы из Дю Врангр Гата на время битвы погрузили ее в искусственный сон, стремясь хоть как-то защитить. Эльва лишь недавно вновь начала говорить и проявлять интерес к окружающему.

Она утерла свой нежный, как бутон розы, ротик тыльной стороной ладони, и Насуада спросила у нее:

– Тебе было очень больно?

Эльва пожала плечами.

– К боли я привыкла, ведь мне так и не удается сопротивляться заклятью Эрагона… Знаешь, Насуада, меня трудно чем-то поразить, но ты очень сильная, раз сумела все это вытерпеть и нанести себе столько ранений.

Несмотря на то что Насуада много раз слышала голос Эльвы, все равно каждый раз в душе ее вспыхивала тревога, ибо из уст этой малышки исходил голос, исполненный горечи и насмешки, голос взрослой женщины, прожившей тяжелую жизнь. Стараясь не обращать внимания на эту особенность Эльвы, она ответила:

– Нет, ты гораздо сильнее меня. Я же не испытывала одновременно еще и боль Фадавара. Спасибо, что осталась со мной. Я знаю, чего это тебе стоило, и очень тебе благодарна.

– Благодарна? Ха! Благодарность – это для меня пустое слово, госпожа Ночная Охотница. – Детские губы Эльвы исказила неприятная усмешка. – А поесть у тебя ничего не найдется? Я жутко проголодалась.

– Фарика оставила хлеб и вино на столе, – сказала Насуада, и девочка, бросившись в противоположный конец шатра, впилась в кусок хлеба, точно голодный волк, и принялась руками запихивать его в рот. – Во всяком случае, тебе, надеюсь, уже недолго все это терпеть, – вздохнула Насуада. – Как только Эрагон вернется, он тут же снимет с тебя свое заклятье.

– Возможно, – пожала плечами Эльва. Проглотив пол-каравая, она решила передохнуть и сообщила: – Между прочим, я солгала тебе насчет исхода этого испытания.

– Как это?

– Ну, я видела, что ты проиграешь.

– Проиграю?..

– Если бы я честно тебе призналась, твои нервы не выдержали бы и ты сдалась еще на седьмом порезе. Так что сейчас на твоем месте сидел бы Фадавар. Вот я и решила сказать тебе именно то, что тебе необходимо было услышать. И оказалась права.

Холодок пополз по спине Насуады. Если это действительно так, то она в еще большем долгу перед этой девочкой-ведьмой. И все же ей было не по себе, оттого что Эльва так легко манипулирует ею. Пусть даже ради ее же, Насуады, собственного блага.

– Понятно. Похоже, я должна еще раз поблагодарить тебя.

Эльва рассмеялась каким-то дребезжащим, старческим смехом.

– И тебе это страшно неприятно. Так? Ну, не важно. Не тревожься из-за того, что могла меня этим обидеть. Мы ведь с тобой очень полезны друг для друга. А остальное не имеет значения.

Насуада вздохнула с облегчением, услышав, как один из гномов, охранявших ее шатер, бывший капитаном данного патруля, ударил своим молотом по щиту и провозгласил:

– Травница Анжела просит разрешения войти, госпожа Ночная Охотница!

– Пусть войдет, – откликнулась Насуада.

Анжела не вошла, а влетела в шатер; на ее согнутых руках висело множество различных корзиночек и мешочков. Вьющиеся волосы грозовым облаком обрамляли ее весьма озабоченное ныне лицо. За нею по пятам следовал кот Солембум в своем естественном, кошачьем, обличье. Он тут же прильнул к коленям Эльвы и принялся тереться о них, выгибая спинку.