В воде светлыми лезвиями скользили рыбы.
— Вот они!
Рыбы шли косяком.
— Ой сколько! Счас!.. — Борис поднял руки, растопырил пальцы. — Счас, папа…
Море метнулось нам обоим в глаза. Мелькнула рыба. Борис выкинул руки вперед.
— Промахнулся!.. — жалобно сказал он. И тут же воскликнул: — Пароход!
По волнам рядом проходил пароход. Большие белые буквы блестели на освещенном борту.
— Что написано? Что написано?.. — шептал Борька.
— «Охотск».
— Так ты видишь?
— Вижу.
Борька повернулся ко мне, я тоже раскрыл глаза.
— «Охотск», — сказал Борька. — Бо-ольшой!
В клетке, растревоженные нами, беспокоились птицы. Больше море не появлялось, хотя Борис опять закрыл ладонями глаза и ждал продолжения сна. Сон его не удивил нисколько. Удивил пароход. Меня тоже удивил пароход. Но больше — как можно, чтобы двум неепящим людям приснился одинаковый сон?..
Борис тоже опомнился.
— Почему, — спросил он, — нам обоим приснился «Охотск»? Ты видел, пап, там матросы и капитан. Какой большой! — опять воскликнул малыш. — Так и режет воду, и режет! Кино!.. А если, пап, пароход этот на самом деле? И матросы и капитан? А в каком это море, в нашем или в заграничном?
Я молчал. Меня волновали те же вопросы, что и мальчишку.
— В каком? — допытывался Борис.
Минуту он помолчал.
— Что ты еще заметил на пароходе? — спросил. — А рыба? Совсем живая! Я схватил ее, папа, а в руках ничего!
Борька вертел растопыренными пальцами у глаз.
— Живой сон какой-то, — закончил малыш. — Всe в нем живое… Я к тебе еще приду завтра, ладно? Может, еще увидим…
Я отослал мальчишку спать. Но сам не мог заснуть до утра.
Сон, если это сон, не давал мне покоя. Мало того, что он приснился нам обоим, сыну и мне. Такие сны приходили ко мне все лето. В чем здесь причина?
Борька стал приходить каждый вечер. Всякий раз мы видели море. Стали жить им и бредить. Наступал день — ждали вечера. День тянулся, тянулся…
Незаметно для себя я стал задерживаться дома, на работе мне было невмоготу. Борис перестал гонять на реке, вертелся рядом.
— Пап, а как это? — спрашивал. — Что будет еще?
Дом был заполнен ожиданием, разговорами:
— Вот бы увидеть кита, пап?
Жена наконец заметила:
— Что вы все шепчетесь? И ты, старый, — ко мне, отлынивать от работы начал. Думаешь, я не вижу?..
Не видела она главного. И не хотела видеть. Старшего сына не было — в турпоходе. Какое бы впечатление произвели на него наши сны? А если бы и он тоже?.. Но об этом нельзя помыслить!
— Сумасшедшие! — ругалась жена. — Дела у вас нет, что ли?..
Ничего, однако, не помогало. Сны приходили к нам каждый вечер.
Может, это внушение? Но кто внушает? Откуда?..
— «Охотск», — повторял я уже вслух. — «Охотск»… Вспоминался приезд Леонида. Охотское море, Курилы… Может, я скучаю по нему? Может, его рассказы внушают мне тягу к романтике? Полно! Леониду и мне под пятьдесят. Какая уж тут романтика? Впрочем, за Леонида поручиться нельзя — бросил все, уехал на океан… Но за себя я ручаюсь. Ни Жюль Берн, ни Лондон не волнуют меня так, например, как недовыполненный план по урожаю. Да и не читаю я книги о приключениях. Ленькины книги — другое дело. От них, может быть, сны?..
В клетке птицы хлопают крыльями. Протяжно кричат. Может, это от птиц?..
Подхожу к ним:
— Грустите?..
Птицы смотрят мне в глаза колдовскими зрачками.
В них море и солнце. В них призыв: улетим! Мне говорят: улетим! Из их глаз в мои переливаются море, волны. Бьются о скалы. Пароход идет на меня…
— Подождите, — говорю, внезапно застигнутый смутной мыслью. _Подождите немножко…
Бегу на почту. Пишу телеграмму Леониду: «Есть ли такой корабль — «Охотск»?»
Ответа жду четыре долгих дня. Ответ положительный: «Пароход «Охотск» есть. Жди письма».
Еще жду. Приходит письмо.
«Не случайно, наверно, спрашиваешь о пароходе, — пишет Леонид с Итурупа. — Пробудились мечты о приключениях? Пробудили их чайки?.. Уверен, Миша, — пусть ты от меня за тысячи километров, все дело в птицах. Я немножко фантаст, ты об этом знаешь, — продолжал Леонид. — Я придумал гипотезу, что птицы передают впечатления. Говорил тебе о ней, помнишь, когда прощались? Не всегда, наверно, передают и не всем. Для этого надо настроиться «на волну». Мы с тобой мыслим одинаково, чувствуем одинаково. У меня тоже чайки и тоже в клетке. Все они — твои и мои — взяты из одного гнезда, это нужно для опыта. Я стою перед ними, думаю о твоих птицах и о тебе. Чайки думают о полете, о море, их мечта передается твоим птицам. А через твоих чаек тебе. Оправдывается моя гипотеза.
Есть и еще вопрос: как находят птицы пути перелета, берег в тумане? Родное гнездо среди тысячи одинаковых, но чужих? Как обучают птенцов, что с первого рывка в море те уже знают рыбу и приемы охоты?.. О чем думают птицы при высиживании птенцов?
Не передают ли свой опыт зародышу?.. Все это до чрезвычайности интересно. Как, например, ты увидел «Охотск»? Облик судна передан тебе телевидением? Об этом надо подумать. Не природный ли здесь феномен порядка того, как медузы чувствуют шторм, бабочки — присутствие друг друга через преграду?
То же и с передачей изображений на расстояние. Есть над чем поразмыслить… А что мне подсказало гипотезу, знаешь? Пушкинское стихотворение. Узник вместе с орлом — и через орла — видел белеющие снегами горы, синие морские края».
Заканчивал Леонид письмо так:
«Извини, что я на тебе поставил эксперимент с чайками. Только ты мог мне в этом помочь. Считай себя соавтором открытия».
И в последних строках:
«Приезжай. Тут встал вопрос об экспериментальной станции рисоводов. Нужен специалист. Рекомендую тебя. Так чти отказаться не можешь».
День ото дня не легче! Август, уборка, а тут забота: ехать или не ехать? Как ехать — семья, работа? Хожу взволнованный, а сны так и лезут в голову. Борька не отстает ни на шаг и уже не спрашивает ни о чем, а только:
— Поедем?..
Отмахиваюсь:
— Не до тебя!
А он опять:
— Па-ап…
Леониду ответить надо. После письма пришла телeграмма: «Место специалиста держат. Давай согласие».
Старший сын, Вячеслав, вернулся из турпохода. Собираю семью за столом:
— Поедем?
Борька в ладоши, Вячеслав: «С удовольствием».
Жена:
— А дом? Обжитой наш угол?..
Опять забота: мужская половина — за, женская против.
Убеждаю, из кожи лезу, Леонид на Курилах ждет. Наконец отвечаю на телеграмму:
«Ветра свист и глубь морская — жизнь недорога!..» Ленька знает слова этой старой пиратской песни.
В последний день августа распахиваю клетку:
— Летите!
Птицы вырываются сразу. Провожаем мы их семьей — стоим, запрокинув головы кверху.
Зорька только что занялась. Сделав несколько кругов над домом, птицы берут направление на восток.
— Судьба! — говорит жена и вздыхает.
В октябре я рассчитался с работы, продал отцовский дом и, погрузив пожитки в контейнер, заказал для себя и для семьи билеты на океан.
