– Вас к телефону, мэм, – сказала мне официантка.

– Передай им, пожалуйста, что сейчас у нас нет свободных столиков, – сказала я, потому что многие звонили в наш ресторан и спрашивали меня или Бастера для того, чтобы заказать столик заранее.

– Это не клиенты, мэм, это междугородняя.

– А, тогда это, должно быть, какой-нибудь поставщик, который хочет получить заказ. Эти люди всегда думают, что ради междугороднего разговора ты должен бросить все дела. Скажи ему, что у меня нет сейчас времени, – говоря с ней, я не спускала глаз с печи, чтобы бифштекс не пригорел. – И смени передник – на этом следы томатного соуса. – Наши официантки носили передники из цветастой ткани. – И вынь жвачку изо рта.

– Он сказал, что его зовут Эдди Баум, мэм.

– Кто? Я не знаю никакого Эдди Баума.

Официантка ушла, но вскоре вернулась.

– Он сказал, что он агент Марион Стрит и что у него важное дело. Жаль, что она не позвонила сама, мэм, а то было бы о чем рассказать подружкам.

Я была слишком озабочена бифштексом, чтобы придать значение ее словам, но все же вытерла руки полотенцем и подошла к телефону, стоявшему в чуланчике, который мы называли «конторой».

– Слушаю, – сказала я.

– Вы, конечно, не помните меня, Эффа Коммандер, – услышала я знакомый голос в трубке.

– Я вас прекрасно помню, – ответила я, не дав ему договорить. – Вы тот джентльмен, который подбирал для Мэй-Анны шляпку, когда она должна была дать показания по делу Бастера.

На другом конце последовала пауза.

– Простите, мэм, я не знал тогда о ваших к нему чувствах.

– Что касается меня, то вы вообще знаете немного. Говорите быстрее, что вам нужно, у меня подгорает бифштекс.

– Марион больна, на этот раз серьезно.

Я сразу забыла о полусотне людей в зале и в «комнатке ожидания», которые сейчас умирали с голоду. Его слова вонзились мне в утробу, как раскаленный вертел, потому что он никогда бы не позвонил без серьезной причины, и мне сразу представилась миссис Ковакс, скорчившаяся на полу своей гостиной.

– Что? Что с ней?! – вдруг закричала я, не в силах сдержать испуга, и закусила нижнюю губу.

– У нее запущенный рак в последней стадии.

– Рак чего?

– Всего.

Я уткнулась лбом в стену.

– Ее мать скончалась от рака. Она что?.. – я была не в силах произнести вслух это слово.

– Именно, мэм.

– О господи… – у меня подкосились ноги, и, держась рукой за стену, я опустилась на пол. – Черт возьми…

– Она просит вас приехать – ей кое-что нужно вам сказать. Я посмотрел расписание – ближайший поезд будет завтра утром, лучше будет выехать не откладывая. Билет уже будет ждать вас на вокзале в окошке бронирования. Конечно, самолетом было бы еще быстрее, но последние дни погода неустойчива, так что лучше поездом. Приезжайте.

– Не могу сказать, сможем ли мы с Виппи Берд так быстро собраться, ведь сейчас у нас страшный наплыв посетителей. Надо найти кого-то, кто бы мог нас подменить.

– Ваша подруга может не приезжать, Марион говорила только о вас.

– Вероятно, вы ее не так поняли: и она, и я – мы обе подруги Мэй-Анны.

– Ну разумеется, мэм, тогда я позабочусь о двух билетах. Надеюсь, вас можно будет ожидать уже завтра? Мы не знаем, сколько еще времени… – Тут он замялся, подбирая нужные слова. – Врачи не уверены, дотянет ли она до послезавтра.

– Почему же тогда вы не позвонили нам раньше?

– Она до последнего момента скрывала от всех свою болезнь и попросила позвонить вам только сегодня. Она сказала, что хочет отойти со спокойной душой и совестью.

– Скажите ей, что мы будем, но только не надо ваших билетов, мы их купим сами на свои деньги.

Я повесила трубку и некоторое время продолжала сидеть на полу, прислонившись к стене, и в таком виде меня и нашла Виппи Берд.

– Что происходит? – спросила она.

– Мэй-Анна умирает от рака, – объяснила я. – Может быть, уже прямо сейчас.

Виппи Берд испуганно вскрикнула. Я представила, как Мэй-Анна в мучительных болях одна-одинешенька умирает в своем белом доме, и мы с Виппи Берд обе не смогли сдержать слез, но тут вдруг она вспомнила, что в ресторане сотня голодных людей ждут свою пищу, и они линчуют нас прямо здесь, если тотчас же не получат ее, и я ответила, что они могут подождать еще минуту и что мне надо пойти и все рассказать Бастеру.

– Он сейчас в баре, – сказала Виппи Берд, – но не надо туда ходить, лучше я сама приведу его сюда.

Я пересказала Бастеру содержание телефонного разговора в самых мягких выражениях, которые только могли мне прийти в голову в такой обстановке, и он молча слушал и после моего рассказа сказал, что жалеет ее, что она давно боялась такого конца и что как бы он сейчас хотел… Чего бы он сейчас хотел, он не сказал, но мы с Виппи Берд и так поняли, – эти слова произнес сейчас прежний Бастер.

– Эдди, который звонил, сказал, что она хочет видеть нас с Виппи Берд и что нам надо выехать не позже завтрашнего утра.

– Ну так отправляйтесь, – ответил Бастер. – А мы с Тони тут обо всем позаботимся. В конце концов, она ведь ваша лучшая подруга.

Утром, когда мы с Виппи Берд садились в поезд, Бастер ничего не попросил передать Мэй-Анне, даже привет. Он только обнял меня, крепко-крепко, так, что у меня сердце чуть не выскочило из груди, поцеловал на прощание, сказал, что любит меня и чтобы я поскорее возвращалась.

Билеты нам купил Тони, и когда мы сели в поезд, то обнаружили, что он взял нам двухместное купе.

– Как это несправедливо, – сказала Виппи Берд, когда мы уселись с ней друг против друга, – что Мэй-Анна так тяжело заболела.

– Что она умирает, ты хочешь сказать, – поправила ее я. – Что еще более несправедливо. Пинк и Чик были мужчинами, а мужчины гибнут на войне, и это понятно, но когда в мирное время умирают такие молодые люди, это не укладывается в голове, ведь ей же нет еще и сорока.

– Не больше тридцати, если верить газетам, – сказала Виппи Берд.

– Сколько было ее матери, когда она умерла?

Виппи Берд задумалась:

– Думаю, ненамного больше. В детстве наши матери нам казались старыми как мир, но сейчас-то мы понимаем, что они были совсем еще не старыми женщинами, а ее мать была из них самой молодой.

– Теперь я понимаю, что чувствовала моя мама, когда умирала миссис Ковакс, – сказала я.

– Как ты думаешь, Мэй-Анна прожила счастливую жизнь? – спросила Виппи Берд так, словно наша подруга уже умерла.

– По-своему – да, но не в том смысле, как мы с тобой. У нас с тобой прекрасные семьи, а у нее – никого.

– Она могла бы иметь Бастера, – сказала Виппи Берд, и кто-то мог бы счесть эти слова бестактностью, но у нас было заведено говорить друг другу то, что думаешь. Кроме того, я сама была того же мнения, что и Виппи Берд.

– Она была бы несчастна даже с самим папой римским, – сказала я. – Единственный человек, кого она за всю свою жизнь любила по-настоящему, – это Джекфиш Кук.

На вокзале Томас встречал нас не один, и это нас сильно огорчило, потому что мы хотели поговорить с ним с глазу на глаз. С ним был еще этот Эдди Баум.

– Я боялся, что он вас не узнает, – пояснил Эдди.

Он был одет в бесформенный свободный свитер и туфли на резине – неуместный костюм для человека, который должен был отвезти нас к умирающей женщине.

– До сих пор он нас узнавал, – сказала я.

– Ну, я, конечно, понимаю, что не очень вам нравлюсь, но хотел выразить вам свою признательность за то, что вы все-таки приехали.

– Мы приехали не к вам, мистер, – сказала Виппи Берд.

– Наверное, ему нужен наш совет, в чем ее хоронить, – сказала я, обращаясь к Виппи Берд, но так, чтобы и он тоже хорошо расслышал.

– Как она? – спросила Виппи Берд Томаса.

– Не знаю, мэм, – ответил он, обернувшись через плечо. – Вроде пока держится, но дела, конечно, плохи. Когда она увидит вас, ей, конечно, станет получше. Я и раньше говорил, что надо вам позвонить. Выглядит она ужасно.