Кто хочет расспросить про Бьютт – это так наш городок называется, – приходят на Сильвер-стрит в «Джим Хилл» – круглосуточное кафе и табачный магазин одновременно – и спрашивают меня или Виппи Берд. Причем искать надо в буфете, не в баре, так как Виппи Берд не берет в рот ни капли с тех пор, как врачи отхватили ей кусок желудка.

С недавних пор Виппи Берд может есть только лежа. Когда она приглашает меня к себе домой, то накрывает стол в спальне, где можно растянуться на кровати, если ее неожиданно прихватит боль. Других посетителей она обычно принимает, лежа на диване в гостиной, но мы с ней всю жизнь были друг для друга как сестры, так что когда мы с ней одни, то едим прямо у нее в спальне.

– Черт побери, Виппи Берд, – говорю я ей, – в этой постели тебе пришлось чаще развлекаться с отбивной котлетой, чем со всеми твоими мужьями, вместе взятыми.

– Ты права, Эффа Кoммандер, – отвечает мне она, – права, как всегда.

Хоть тут я вовсе и не права.

Всякий знает заведение «Джим Хилл» на Сильвер-стрит, потому что над его входом розовым неоном ярко сияют буквы: «КАФЕ «ДЖИМ ХИЛЛ». Но и без вывески чувствуется, что это не просто рядовая забегаловка. Фасад облицован листами нержавеющей стали наподобие скоростных экспрессов довоенного времени, а голубой неоновый бокал с шампанским сверкает и искрится в витрине серебристыми пузырьками ярче, чем бриллиантовые сережки Мэй-Анны, которые она отказала мне в завещании. В общем, первый сорт. Я так прямо и сказала, когда мы с Виппи Берд впервые увидели «Джим Хилл» в таком убранстве.

– Виппи Берд, это просто класс! Ну прямо как дом Мэй-Анны, – сказала я ей.

Конечно, то было сорок лет назад, когда люди еще помнили, кто такой был этот Джим Хилл. Сейчас они думают, что Джим Хилл – это Джо Мэйпс, так что парень иногда даже смущается. Если кто-нибудь из посетителей вдруг окликнет его: «Эй, Джим!», он отзывается: «Я!» Не уверена, что Джо вообще помнит, кто такой был Джим Хилл. А все дело в том, что так этот ресторан назывался, когда Джо купил его в 1964 году. Тогда ему просто не хватило денег на новую вывеску. А сейчас уж и подавно не хватит.

Не знаю, откуда туристам стало известно, что нет другого места лучше «Джима Хилла», где можно разузнать все про наш городок. Может быть, всему виной газетчики из Восточных штатов. Каждый раз, когда какой-нибудь газете понадобится статья про Бьютт, один такой заявляется к нам в «Джим Хилл» и объявляет с порога: «Здорово, ребята, я – репортер из «Нью-Йорк таймс»!», причем таким тоном, словно при виде его мы все должны попадать со стульев. После чего задает пару глупых и ничего не значащих вопросов типа: «Как думаете, будут в этом году цены на медь расти или падать?» Откуда, черт возьми, нам знать! Потом он едет домой и пишет в своей газете, что мы все здесь такие душки и милашки, что твои вши в панталонах. «Местный колорит» – так они это называют.

Вы, конечно, знаете эти истории. Многие из них пересказывают наши с Виппи Берд рассказы, в других можно прочитать, что в Монтане – этом чуднoм штате – в любой телефонной книге вы найдете даже домашний телефон губернатора. Однажды я спросила Виппи Берд, правда ли это, и она ответила, что не знает и что у нее нет никакой причины звонить губернатору домой.

Может быть, туристы узнали про «Джим Хилл» из газет, а может быть – прочли в книге Хантера Харпера. Наверное, вы тоже знаете эту книгу. Она называется «Дыра по имени Бьютт». Запоминающийся заголовок, ничего не скажешь. Кроме Харпера, больше никто и никогда не называл наш город дырой. Сам Хантер Харпер мне никогда не нравился, а после этой его книги я его так просто возненавидела. Прекрасно помню, как он часами околачивался в нашем кафе, положив ногу на ногу, сидел на стуле в углу и все время курил одну из этих маленьких сигар, дешевых подделок. Все время в джинсах и ковбойских сапогах, в ковбойской шляпе, непомерно большой для его черепушки, и желтом шейном платке. Он воображал, что сойдет за ковбоя. Но тот, кто знает настоящих ковбоев, скажет, что, по их мнению, желтые платки отпугивают удачу.

Однажды я пробовала читать его книгу, но так и не дотянула до конца. Вся она состоит из слухов, сплетен и вздора, которые он насобирал здесь, в нашем кафе, и вранья там втрое больше, чем правды. Он попытался написать ее на нашем языке, но, боюсь, это у него тоже не слишком получилось. Никто из обитателей Бьютта в жизни не использует выражения «преждепредшествующее» или «городская среда». В общем, уже через первую страницу не продерешься без словаря. А чему тут, собственно, удивляться? Харпер – не местный уроженец, а пришлый, можно сказать, дачник в наших местах. Осень и зиму он учительствует в Айове, преподает там, как он выражается, «историю народов». «Народы» – это, надо полагать, мы.

Однажды я спросила Виппи Берд, не педераст ли он часом, но она сказала, что не думает. Впрочем, меня это не особенно и беспокоит. Конечно, у нас в Бьютте тоже были свои «девчата», как мы их называли, но не так уж много – народ у нас в Монтане слишком грубый для подобных личностей, все сплошь шахтеры и ковбои.

Туристы – вот еще одно наше чудо. Полчища их со всей страны съезжаются в наш город, но нами при этом вовсе не интересуются. В одинаковых кепках-бейсболках и тренировочных костюмах, они слоняются по городу, стараясь найти себе подобных. Нас люди в бейсболках едва замечают, но, завидев друг друга, здороваются с дружелюбием солдат союзных стран, встретившихся на вражеской земле. И в Хантере Харпере туристы безошибочно признают своего, хотя он и не носит тренировочного костюма.

Тем не менее лучшие представители этого племени все-таки приходят к нам с Виппи Берд поговорить.

Обычно все они бубнят одно и то же: как много времени сегодня они провели за рулем и как устали или какое у нас здесь холодное место. А затем, демонстрируя дружеское расположение, начинают расспрашивать нас об истории нашего городка. И тогда Виппи Берд пускается в долгие и обстоятельные рассказы о медных королях, когда-то сколотивших здесь состояния и державших особняки и скаковых лошадей, или рассказывает им о парке Коламбия-Гарденз – лучшем парке во всем штате. Между прочим, это ведь то самое место, где Бастер дебютировал как боксер.

А потом, если она в ударе и если у нее достаточно времени, она поворачивает разговор так, что эти люди жалеют о своих расспросах. Если же она чем-то занята или озабочена, то обычно позволяет им сразу и без обиняков перейти к сути дела, а иногда даже и сама провоцирует их на то, чтобы они задали ей свой главный вопрос. Но все-таки ей страшно нравится томить их, заставляя кружить вокруг да около, пока они наконец не наберутся смелости спросить о той единственной вещи, которая всем им не дает покоя. И рано или поздно это обязательно происходит, словно стандартный десерт к неизменной туристской яичнице с беконом.

Ну вот хоть бы вчера – Виппи Берд как раз находилась за стойкой, так как посетителей было достаточно, а Альта, наша постоянная официантка, ушла лечить свои мозоли. Я тоже иногда помогаю в ресторане, если вдруг возникает такая необходимость, но в свое время, когда мы с мужем держали собственное заведение, я наготовилась на сто лет вперед и потому зареклась стоять у плиты. Так что в этот раз я просто сидела на высоком табурете возле стойки и наслаждалась утренним кофе.

Виппи Берд вполуха слушала, что говорил ей этот дядя. «Вот настоящий пустомеля», – подумала я. Сначала он выяснял, свежие ли у нас яйца и из какого мяса сосиски, и вообще прошелся по всему меню, пункт за пунктом, потом поинтересовался, нет ли у нас обезжиренного молока и нельзя ли приготовить для них с женой черничные оладьи вместо простых. Потом он спросил свою жену, помнит ли она, как в 1979 году в штате Вермонт их угощали блинчиками со свежей черникой. Я давно заметила, что толстяки вообще очень любят поговорить о еде. Наконец, заказав для нее и себя простые оладьи – других у нас не было, – он решился перейти к главному.