Отсюда сам образ окружающих становится неоднозначным. При этом повышенное качество осознания вызывает впечатление ясности, иногда даже откровений по поводу мнений на ваш счет, оценок, эмоций и т. п.

Важно понять, что это ничем не подобно паранойе. Ощущения подлинны, вводят в заблуждения наши оценки обретенных впечатлений. Если толтек наделен мудростью, то он быстро понимает — люди никакие (не в смысле философской концепции, а в смысле конкретных отношений в его адрес). Они и раньше не так уж любили его, не так уж ненавидели. Человек только формально погружен в социальные взаимодействия, даже здесь, на самом главном его поприще, преобладают автоматизмы и шаблоны, за которыми чаще всего стоит скука. Поэтому, когда воин чувствует, что раньше люди принимали его, а теперь повернулись к нему спиной, — это обычное галлюцинирование, вызванное напряжениями в солнечном сплетении.

Усиление ЧСВ. Второе следствие трансформации страха смерти парадоксально. Когда волна возбуждения фронтальной пластины достигает горлового центра, ЧСВ как бы усиливается. Толтек становится надменным — окружающие вызывают у него брезгливое отвращение, они суетны и никчемны, и таковы все их дела. Психологически кажется, будто победа над страхом смерти сделала тебя выше остальных людей, ты — лучше, более того, ты — избранный. (Ср. с описанным выше "комплексом Зверя" — здесь можно найти его корни.) Потакая себе в молчаливой гордыне, толтек на самом деле всего лишь перенаправляет обретенный избыток энергии. Сила уходит через горловой центр. Как вы понимаете, для этого совсем необязательно разговаривать. Метафорически выражаясь, горделивое молчание — всегда разговор о собственном превосходстве с самим собой. Это — ловушка на пути безупречности.

Нисхождение безмолвного знания. Наконец, третье следствие трансформации страха смерти — откровения безмолвного знания. Она усиливается всякой медитацией, любой остановкой внутреннего диалога, неделанием. Но даже без использования медитативно-технологических "ключей" откровение нисходит на вас — точно так же, как нисходило на апостолов в виде Духа Святого. Если ЧСВ и жалость к себе не трансформированы надлежащим образом, если дисциплина практикуется фрагментами на свой вкус, а не в той необходимой целостности, которой учил Хуан Матус, откровение становится экстазом, а потом вызывает печаль, подавленность, скорбь.

Пока вы остаетесь человеком, Знание о сути бытия, об уродливости окружающих людей, о грядущем тупике Истории, о вашей исключительности и единичности — приносит не радость, а безысходное отчаяние. Вы покинули гнездо для того, чтобы узнать про никчемность своего вида, про бесконечную чужеродность открывшихся вам просторов? "Нет мне гавани, нет мне приюта..." — повторял Карлос. А Нагваль учил его: "Это только слова". Конечно, только слова — для тех, кто трансформировал чувство собственной важности и жалость к себе.

Вот и еще одна причина, поясняющая, почему воин должен делать все одновременно. Наша психоэнергетическая структура сложна — в ней не найти изолированных элементов, и благотворная сама по себе трансформация одной лишь области ЭТ может навредить целостности и даже погубить ее.

Поэтому дальше речь пойдет о двух других базальных комплексах, формирующих вместе со страхом смерти единый канат, который удерживает нас на привязи и порабощает нас. А ведь нам нужна свобода для странствий в океане нагуаля. Его ветер уже ощутим, и мы уже бесстрашны — только гавань все еще держит нас, та самая гавань, о которой говорил Карлос Кастанеда.

Если страх смерти — это главный компонент тоналя, оберегающий режим восприятия, позицию точки сборки и, следовательно, выживаемость биосоциального существа, то чувство собственной важности (ЧСВ) — опора и стержень нашей социальности.

Зачатки этого чувства можно найти у всех высших млекопитающих, живущих коллективной жизнью. Конечно, у животных все это устроено немного иначе, но основные сценарии эмоционального реагирования проследить можно. Они, как и люди, испытывают гнев, зависть, ревность, они готовы бороться за ту или иную социальную позицию. Нет гориллы, которая не хотела бы стать вожаком стаи. Нет моряка, который не мечтал бы стать капитаном. Не правда ли, мы похожи?

Однако человеческий тональ много сложнее тоналя волка или обезьяны. Проблема в том, что люди опираются на чрезмерно развитую семантику. Чувство собственной важности — чувство семантическое. Оно состоит из символов, значений, ценностей и целей, поощряется и подавляется условными знаками.

Можно сказать, что ЧСВ — это разросшаяся в семантическом поле человека манифестация "со-циополового контура" (по классификации Тимоти Лири). Непосредственно к нему примыкает "чувство безопасности" — импринт, общий для страха смерти и исполнения роли — но получивший общественную окраску. Проще говоря, "роль" исполняется по двум глубинным причинам 1) чтобы обеспечить собственную безопасность, 2) чтобы получить максимальный доступ к самкам своего вида и сделать свою генетическую линию доминирующей.

Если говорить о животных, то они прекрасно справляются с этой незамысловатой задачей. Те, что сильнее, ловчее и привлекательнее, становятся вожаками, успешно размножаются, получают больше пищи и самые удобные места для устройства нор (берлог). Слабые, неказистые и глупые — вымирают, хоть никто не называет их неудачниками.

Понятно, что с человеком все обстоит не так. Я упомянул животных по одной причине — чтобы мы увидели изначальный примитивизм чувства собственной важности. Оно начинается с простых целей. И декларируется лишь двумя лозунгами, которые мы давно вытеснили из своего сознания: "Я — хозяин территории (пищи, самки, норы или берлоги)" и "Я — вожак данной группы (получаю больше всех и отвечаю за остальных)". Животная социальность становится фундаментом человеческой социальности.

Эти базальные чувства обретают плоть под влиянием главного содержания человеческого тоналя — ментально-манипуляционного. Ибо в нашем сообществе ценность имеют навыки, умения, знания. Мы хотим быть осведомленными и специализированными существами. Мы построили знако-во-символьную цивилизацию. Физическая сила, ловкость, мудрость охотника и земледельца утратили свое значение. Ведь мы живем в системе опосредованных отношений с внешним миром. Отношения опосредованы набором знаний и соответствующих умений.

Никто не ждет от президента страны особой ловкости в погоне за дичью. Никто не ждет от программиста умения выращивать большие урожаи зерновых. Даже простой водопроводчик не обязан уметь ставить силки на зайцев или ходить с рогатиной на медведя.

Мы невероятно далеки от природной среды, где живое благодаря своим стремлениям становится более живым. Мы живем в мире знаков, в мире семантики. Поэтому человеческое чувство собственной важности не имеет прямого отношения к выживаемости — более того, оно не имеет отношения ни к чему Реальному, только к отношениям между людьми — бесконечно искусственным, условным, химерным.

Безусловно, человеческая ментальность — образование позднее. Значительная часть популяции с ней до сих пор не свыклась — т. е. не постигает, но учитывает. Это как любой крестьянин хотел бы выучить сына на профессора — ему непонятно, зачем, но он убежден, что это хорошо и вызовет уважение односельчан. Ментальность (т. е. освоение символьно-абстрактного мышления) в нашей модели цивилизации обеспечивает исполнение социальной и социополовой роли. Сколько людей бросило бы учиться в наших университетах, если бы им просто сказали, что плотником быть более почетно, чем профессором!

Это — символы, это социальные ценности, это — фундамент нашей технологической жизни. Никакой кризис и никакая революция не могут изменить данного положения дел. Главное знание цивилизации — ментально-манипуляционное, и это не зависит от жалования, от сиюминутных общественных приоритетов. Это — парадигма цивилизации как таковой. Программист "лучше", чем комбайнер. Ядерный физик "лучше", чем копатель могил на городском кладбище. (Независимо от зарплаты.) А почему, собственно?