Час проходил за часом, мы шагали как заведенные: впереди я, за мной Вейхштейн, замыкающим Данилов. Только один раз, остановившись на четверть часа, съели по рыбешке из сделанного запаса, и похлебали воды из фляжек. По правую руку саванна, по левую – река. Близ нее растительность быстро густела: оно и понятно, кусты да деревья воду и у нас любят, а уж в Африке в особенности…

Ночь обрушилась внезапно. Вот только что, всего несколько минут назад солнце окрашивало кармином небо на западе, и наши тени тянулись далеко вперед и вправо, и вдруг наступила темнота: словно на театральных декорациях кто-то опустил темно-синий полог, густо испещренный серебряными россыпями звезд.

Идти в темноте было совершенно невозможно, да и устали мы здорово, поэтому предложение Вейхштейна остановиться на ночлег в ближайшей рощице было принято единогласно – да что там, он просто опередил с этим предложением меня и Данилова на несколько секунд.

Расположиться решили у подножия баобаба: этот исполин высился в самом центре рощицы, окруженный десятком деревьев помельче. Отдышавшись – минут десять мы сидели на земле, привалившись спинами к стволу баобаба – мы взялись за обустройство ночлега.

От баобаба Данилов пришел в восторг.

– Не, это ж надо, какое здоровенное дерево! Поди, неделю его всемером пилить надо, и еще останется… Зато как напилишь – на всю зиму хватит печку гонять и баню топить. Ух, и здоровое! А запах какой… Будто духами политое!

В самом деле – с ветвей баобаба свисали крупные белые цветки, круглые и мохнатые. Я смутно припоминал, что с этими цветками связано что-то не совсем обычное, но что именно? Впрочем, думать о цветках баобаба было некогда, хватало и других забот.

Чтобы не рисковать, и скрыть костер от чужих глаз, огонь решили развести в ямке, благо их возле корней баобаба было несколько. Правда, сухих веток рядом набралось всего ничего.

– Сейчас дрова притащу, – сказал Данилов. – Тут неподалеку видел упавшее деревце. Совсем высохло…

– Автомат возьми, – сказал ему Вейхштейн.

– А-а, – махнул рукой Данилов. – Ни к чему. Здесь два шага всего…

Я как раз сумел разжечь костер – с одной спички, между прочим! – и подложил в огонь первые крупные ветви из той небольшой охапки, которую удалось собрать в рощице, когда из темноты раздался вскрик, а потом звучный удар. И как раз с той стороны, куда ушел Данилов!

Мы с Володькой вскочили, словно подброшенные мощной пружиной. В следующее мгновение мы уже мчались на голос: оба с автоматами, а у меня в левой еще и горящая головня.

Первое, что мы увидели в неверном свете пламени – трясущегося Данилова, держащегося за живот.

– Что случилось? – закричал я.

– Наверное, змея укусила! – воскликнул Вейхштейн. – Говори, куда! Ну же!

Данилов помотал головой, и тут мы поняли, что он… хохочет! Он давился смехом, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не расхохотаться.

– Я… ха-ха… я дерево беру… – сдавленно сказал Данилов, тыча пальцем вперед, – а там вот это! Ну я… ха-ха… как шарахнул!

Проследив, куда показывал Данилов, я только покачал головой:

– Ну и тварь…

Вейхштейн поддел палкой чешуйчатый хвост, и скривился от отвращения:

– Фу, гадость…

Создание было небольшим – чуть больше метра длиной. Его тело и хвост сплошь покрывали крупные серые ромбовидные чешуйки, а голову рассмотреть было невозможно: Данилов почти полностью размозжил ее, обрушив удар древесного комля.

– Ничего себе, когти-то какие, – пробормотал Вейхштейн. Короткие лапы существа и впрямь оканчивались устрашающих размеров когтями. – Такими врежет – мало не покажется…

– Это панголин, – наконец сообразил я. Все же не зря читал книжки про Анголу!

– Как?

– Панголин. Вроде бы совершенно неопасен для человека – муравьями всякими питается, и прочей мелюзгой. Точно, когда на него нападают, он в клубок сворачивается, навроде ежа, для того и чешуйчатый. А когтями в земле ковыряется…

– Да-а? – с сомнением протянул Вейхштейн. – Но все равно – пусть лучше держится от нас подальше…

– Этот-то точно больше нам не помешает, – хохотнул Данилов. – А есть его можно? Хотя наверное нет, это же ящерица какая-то…

– Ящериц тоже едят. Только на самом деле это не ящерица, а млекопитающее. И есть его вроде можно, – не совсем уверенно сказал я. – Но рисковать чего-то не хочется…

– Точно, ну его, – сказал Вейхштейн. – А еще лучше подальше оттащить, а то мало ли кого кровь привлечет…

– Вот это правильно, – кивнул посерьезневший Данилов. – Вы тащите бревно к костру, а я этого… мандолина отволоку.

– Автомат возьми, – снова сказал Вейхштейн, и в этот раз матрос не стал артачиться.

– Дерево-то тяжеленное, – оценил я, когда приподнял его верхний конец. – Как же ты им орудовал, а?

Данилов усмехнулся.

– Я знаешь, как перетрухал, когда чуду эту увидел! Не только этим деревцем – баобабом мог бы зашибить…

Забросив на плечо автомат, он взял панголина за хвост, и поволок в саванну. Из разбитой головы существа сочилась кровь, да тянулся из расплющенного рта липкой желтой макарониной длинный, с ладонь, язык. Мы же с Володькой потащили деревце к костру.

Хотя и тяжелое, оно оказалось сухим до звона, и довольно хрупким: минут за двадцать мы голыми руками сумели разломать его на вполне пригодные для костра "поленья".

Вскоре огонь, получив новую порцию топлива, хорошо разгорелся, и мы расселись вокруг костра, чтобы, наконец, поужинать остатками жареной рыбы.

Но не тут-то было! В кронах деревьев неожиданно раздался шум, и какое-то попискивание. С каждой секундой шум нарастал, между ветвей с дикой скоростью метались небольшие тени: в отсветах костра казалось, что крона баобаба окутана мельтешащими угольно-черными хлопьями.

– Это что? – спросил Володька. – Птицы, что ли? Нет, непохоже, уж больно быстрые… А, понял – летучие мыши!

Я едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Ну конечно! Вот почему мне не давали покоя цветки баобаба! Их запах привлекает летучих мышей: они для баобабов словно пчелы для цветов – опыляют эти огромные деревья.

– Летучие мыши… Вот уж повезло, вот уж выбрали же местечко…, – пробормотал Степан. – Ни поесть, ни поспать… да еще, поди, нагадят сейчас сверху. Вон их там сколько – не отмоемся.