После "пикника" машины, подпрыгивая на ухабах, устремились в южную часть острова.
– База была создана совсем недавно, – сообщил Михайлов, перекрикивая шум мотора. – Ей три года всего, так что тут еще много чего предстоит построить. Но строят тут быстро, так что приезжайте года через три – не узнаете!
"Это вряд ли", подумал я про себя, а вслух спросил:
– А как с местными отношения?
– С алеутами? – Михайлов пожал плечами. – Мы с ними почти не пересекаемся. Они своей жизнью живут, а база – своей. Ну разве что временами матросы сходят туда рыбы выменять, или, если экзотики захочется, какого-нибудь особенного мяса – тюленьего там, или моржового. На мой вкус, кстати – гадость редкостная… Но многим нравится!
– Интересные дома в этой деревне, – сказал Вейхштейн. – Больно уж на наши похожи…
Дома и вправду напоминали самые обычные избы, которые можно увидеть в любой нашей деревне.
– А я все думаю – заметите, или нет? – расхохотался Михайлов. – Тут же раньше русское поселение было, пока ваше правительство Аляску и сопутствующие территории Америке не продало.
– Не наше, а царское! – поправил я переводчика, может быть, излишне резко.
– А, ну да, – покивал тот головой, но, похоже, не совсем понял, что я имел в виду. Эх, Данилова на него нету – он бы объяснил, что к чему…
Проехав деревушку, джипы остановились, и дальше мы пошли пешком.
– Ну так вот, – продолжил Михайлов. – Поселение тут было русское, еще с восемнадцатого века. От ваших алеуты такие дома и переняли.
Мы с Вейхштейном переглянулись. "От ваших"… Стало окончательно ясно, что вести с переводчиком разговоры надо как можно осторожнее – мало ли что…
– Потом, когда острова Америке достались, пушнину тут добывали, китов били… До того, как базу строить начали, кое-где даже старые здания оставались, где раньше китов разделывали или топили ворвань. Столько лет прошло, а воняло там страшно. Потом все посносили, конечно… Ну вот, пришли.
Мы огляделись.
В нескольких шагах от нас, на небольшом холме росли шесть деревьев – высокие, с густой хвоей. Они зачем-то были огорожены невысоким заборчиком.
– Что это? – спросил Вейхштейн.
– Достопримечательностей на острове немного, – сказал Михайлов, – а эта – одна из главных, если не самая главная. Деревья называются ситкинскими елями, а посадили их в 1805 году ваши колонисты. Русские.
– Ого, – сказал я.
Остальные стояли и молчали.
Деревья возносились на довольно большую высоту: я запрокинул голову, и мне казалось, что в их густых ветвях запутываются облака. Кроны елей слегка раскачивались под порывами ветра, порой вниз сыпались хвоинки. Я протянул руку, и коснулся дерева, которое помнило руку людей, пришедших сюда за тысячи километров. Людей, которые не строили тут крепостей и не обращали в рабство другие народы – вместо этого они строили дома и сажали деревья…
…Датч-Харбор мы покинули рано утром пятого октября.
Все прошло почти так, как при встрече – несмотря на дождь, нас провожала большая толпа, в том числе все высшие чины с базы. Накануне вечером капитаны побывали у местного командования, после чего сообщили экипажам, что американцы выдвинули свои требования: до Сан-Франциско лодки должны идти только в надводном положении. На вполне разумный вопрос – "а как быть в случае угрозы?" – американцы ответили, что никакой угрозы для русских подлодок не будет: в предоставленном коридоре шириной 30 миль могут появиться только американские самолеты, которые не станут атаковать подлодки. Командирами дали координаты шести точек, которые они обязательно должны были пройти, а связь с береговыми радиостанциями Датч-Харбора и Сан-Франциско велели держать с помощью международного кода "Q". Да еще, как выяснилось, американское командование направило с нами своего представителя – все того же переводчика Якова Михайлова. Поначалу его хотели приписать к нашей лодке, но Гусаров, проявив настоящие чудеса дипломатии, добился перевода Михайлова на лодку Комарова.
Весь день лодки шли курсом на Сан-Франциско. Скорость была невысока: держали 8 узлов. Такой ход, как пояснил мне Смышляков, назывался "экономическим": на этом режиме лодки могли пройти максимальное расстояние.
А вечером Гусаров вновь приказал собрать весь экипаж.
* * *
В отсеке буквально негде было повернуться – люди сидели даже на полу, а те, кому не досталось места "в первых рядах", стояли сзади: плотно, плечом к плечу, что, впрочем, было совсем неудивительно – все-таки разместить в небольшом отсеке полсотни с лишним человек было очень непросто.
Моряки негромко переговаривались, что-то обсуждая, в задних рядах слышались смешки – похоже, кто-то вполголоса травил анекдоты. Словом, обычная картина. Правда, многие недоумевали: мол, было же одно совещание, зачем же снова? И, само собой, мы с Вейхштейном почти постоянно ловили на себе взгляды матросов. Настороженные взгляды.
Вейхштейн был спокоен – во всяком случае, внешне, а вот я сидел как на иголках. В отличие от матросов, которые еще не подозревали, что они услышат сегодня от капитана, я знал все, и мне было не по себе. Скорее бы уж начинали, что ли…
Словно отвечая на мое невысказанное желание, Гусаров наконец заговорил.
– Ну что, все здесь?
– Все, – откликнулся боцман. – По головам лично пересчитал.
– Хорошо, – Гусаров кивнул. – Итак, товарищи краснофлотцы, настало время огласить наше задание.
Моряки переглянулись – о чем это он?
Капитан помолчал.
– Я понимаю – вы никак не возьмете в толк, о какой задании я говорю, ведь наше задание вроде бы уже было обрисовано довольно ясно. Так?
– Так, – нестройным хором подтвердили матросы.
– И в то же время вы наверняка задаетесь вопросом: что за груз мы приняли в Петропавловске, что мы перегружали на американской базе, и почему идем с неполным боекомплектом. Не заметить этого вы просто не могли – иначе бы я вас к чертовой матери выгнал из своего экипажа.
Матросы заулыбались – уж конечно, все они заметили, пусть капитан не сомневается!