Запасные части для оборудования: дробилки, лотковой установки, генераторов. Электротехническое оборудование. Кабель разного сечения и назначения – силовой, телефонный, в броневой оплетке и без. Реактивы для консервации. Прорезиненная ткань. Изолирующая лента. Проволока. Солидол в запаянных жестяных канистрах. Аккумуляторы. Толстостенные бутыли темного стекла с притертыми пробками – кислота. Взрывмашинка. Взрывчатка – тол и аммонал. Несколько ящиков с инструментами. И еще много самых разных вещей – от медикаментов до электрических лампочек разной мощности. Были даже микроскоп и комплект пинцетов для сбора алмазов с жирового стола.

Большая часть коробок, ящиков и канистр была либо без всяких надписей, либо несла английскую, французскую и американскую маркировку. Оно и понятно: на объекте нежелательно иметь что-то, что могло бы выдать принадлежность к тому или иному государству. А американские да британские капиталисты везде свои щупальца раскинули. Короче, груза было – вагон и маленькая тележка. В роли "маленькой тележки" выступил совсем даже немаленький ящик с книгами: самые разные справочники по Анголе вообще и геологии Анголы в частности, а также руководства по проведению консервации насосного, электрического и прочего оборудования. Конечно, будем надеяться на то, что на объекте все не так скверно, как опасаются военные, и спецы смогут выполнить консервацию сами, но лишними эти справочники точно не будут.

На лодке я побывал через несколько часов после Вейхштейна. На него лодка, похоже, произвела большое впечатление – во всяком случае, когда мы с ним встретились в столовой, он только про нее и говорил. Правда, сам разговор оказался крайне сжатым – времени было в обрез. Так что из столовой я ушел сразу же, как только опустошил тарелки и выпил неизменного компоту из сухофруктов. Кстати, я его не слишком люблю, и за эти несколько дней порядком соскучился по самому обычному чаю – ну, на худой конец, выпил бы и того "зеленого", которым нас в Чите налили по самые уши.

Словом, направляясь в бухте, я уже ожидал увидеть что-то внушительное. Однако я был немного разочарован. Конечно, наша лодка (я даже вздрогнул, когда впервые назвал лодку так про себя), впечатляла размерами, но…

Пару лет назад на меня огромное впечатление произвела книжка "Тайна двух океанов", в которой подлодка "Пионер", созданная гением советских ученых и инженеров, творила настоящие чудеса – плавала с непредставимой скоростью, пробивалась сквозь льды, и была оснащена небывало мощным оружием. А этой лодке до "Пионера" было далеко – это понимал даже такой "сухопутный", как я.

– У вас, я смотрю, груза побольше, – сказал капитан. "Гусаров", вспомнил я его фамилию.

А вот капитан не разочаровал ничуть. Конечно, какой-нибудь писатель настоящего морского волка представил бы несколько иначе – с холодными глазами, шкиперской бородкой и неизменной трубкой в зубах – даже если бы для этого пришлось пойти против истины. Глаза у Гусарова были умные и цепкие, никакой бороды и трубки не наблюдалось. Тем не менее, почему-то сразу же становилось ясно, что репутацией одного из лучших капитанов Тихоокеанского флота он обладает отнюдь не случайно.

Я слышал, что иностранцы называют капитана на корабле "первым после бога". Ну, на вопрос о существовании бога марксизм-ленинизм отвечает вполне однозначно, а вот что касается капитана… Словом, было ясно, что лодка, экипаж – и, коли уж на то пошло, мы с Вейхштейном – на время похода оказались в надежных руках.

Честно говоря, когда я это понял, настроение у меня немного поднялось.

Наверное, мои мысли отражались на лице, потому что Гусаров вдруг едва заметно улыбнулся.

– Сейчас матросы будут, помогут все погрузить.

Возможно, это стало бы началом товарищеских отношений с капитаном, если бы я не брякнул:

– А я слышал, что раньше, в Первую Мировую, подводные лодки "жестяными головастиками" называли.

Капитан мгновенно нахмурился, и в глазах его мелькнуло не слишком-то тщательно скрываемое презрение моряка к совершенно сухопутному человеку – как будто ярлык ко лбу мне припечатал: "болван первой категории".

Признаться, в этот момент я был с ним совершенно согласен.

– Раньше – называли, – жестко сказал капитан. – Сейчас такие дураки перевелись.

Я попытался было раскрыть рот, но Гусаров отчеканил:

– На загрузку у вас час, не больше. И желательно сложить все так, чтобы потом перекладывать не пришлось.

Он развернулся и ушел, грохоча каблуками по трапу.

Через пару минут, бормоча под нос про "сухопутных, не умеющих держать язык за зубами" подошел уже знакомый мне инженер Глушко, и десятка полтора матросов в бушлатах.

– Твое? – Глушко указал на трехтонку, кузов которой был забит ящиками, коробками и канистрами.

Я кивнул.

Опять зарядил дождик – противный, мелкий.

Суматошные дни, переполненные беготней и треволнениями – во всяком случае, для меня, ибо Вейхштейн управился на зависть быстро – пролетели стремительно.

И вот – последнее утро.

Вроде все как обычно – тот же барак, та же койка, и даже за окном все то же серое небо…

Но что-то уже иначе.

Сегодня мы уходим.

Правда, вчерашний банкет несколько подпортил суровую торжественность момента.

И особенно меня, конечно же, подкосил выверт Вейхштейна. Это ж надо – до такого состояния наковыряться! Конечно, там практически все пили, но чтобы так… Словом, даже мне не по себе было – как будто это я напился, а не лейтенант. Ну то есть уже капитан. Хотя, похоже, ему и самому не по себе. Думает даже, что наблевал где-нибудь. На самом деле, конечно, ничего такого не было – но вот черта с два я ему об этом скажу. Пусть себя потиранит немножко. Авось в следующий раз умнее будет.

– Больше такого не повторится! – заверил Вейхштейн, и покачнулся.

Хорошо бы…

– Да уж точно. На лодке водку жрать не дадут.

Хотя кто их знает, этих подводников. Я бы, честное слово, и на берегу ее не давал – людям же в море, на ответственейшее задание, а им эту гадость пить позволяют…