Наталья отпоила Филю молоком, и тот встал.

Весь человек – в поступках. А люди метят натуру. И ярлык этот до гроба. Дачников Кузнецовых, не взирая на промахи, в округе прозвали «бобры». То ли по расположению хутора, то ли подразумевая трудолюбие зверя. «Плачут, а делают!» – не зло посмеивались люди. «Бобра уже от зрячего не отличить!»

– А он как дельфин, ультразвуки пускает! – шутил за приятеля Леня, и добавлял с серьезной миной. – Летчик. Вестибулярный аппарат хороший.

К середине апреля, когда снег остался в низинах, возобновилось строительство дороги. Рев самосвалов сотрясал округу до заката, словно где-то ворочался чудовищных размеров и свирепости хищник. На пути развалили бывший колхозный коровник. За день разровняли место. И по пустырю, через лес к озеру потянулся асфальтовый язык, прямой и узкий, как «жало» змеи. Вековой бор разнесли в щепу. Мачтовые сосны выкорчевывали, будто пололи лебеду в огороде. Жители округи насторожились в ожидании перемен.

И перемены «пожаловали». Горожане скупали в деревне заколоченные избы. Но то были мелкие чиновники. Публика сочнее двинулась к берегу, где по слухам мэр строил особняк. Достоверно известно было одно: прошлым летом Костиков приказал замерить для яхты глубину со стороны Бобровой заводи. А роскошную вещь не оставишь в глуши для разового в сезон пользования. К прочему соратники бонзы узнали у местного батюшки, во что обойдется ремонт подотчетного ему и обветшалого памятника архитектуры с колокольней? А народ знает, богоугодные блага – визитная карточка штрафников перед единственным свидетелем их неправедных дел. Затем энергичных людишек видели у председателя сельсовета Слепцова. И поняли по его физиономии, перекошенной сначала от волнения, а затем от пьянства с хорошими людьми: дело сладилось – разрешение на застройку на общественных землях получено.

Кузнецовы и Молотков поначалу бесстрастно внимали известиям со строительства. Дорога вильнула от них в километре. От державного мышления руководства выигрывали все. Энергичные люди установили в деревне «нон стоп» с лицензией на водку и табак. Для дорожных рабочих пустили рейсовый маршрут с остановкой в деревне. Жить стало веселее.

Но вскоре от магистрали нарастили ветвь к Бобровой заводи. Перед съездом с дороги установили шлагбаум. Хутора оказались в полосе отчуждения. Прошелестел слушок, что на поле близ Кузнецовых разобьют вертолетную площадку главы и его соседей соратников. Хутора вклинивались в будущий рай земной, рушили идиллию общежития закадычных друзей. Чиновники возобновили паломничество к хуторянам. Их настырность подтверждала худшие предположения: пока не сживут хозяев, не угомоняться.

Решить дело миром мешали затяжные русские зимы. Выбрать новое место для дома, отделать жилье под ключ, втолковать людям, во имя чего сниматься с обжитого. Для этого нужно время. Пока с ними обхлопочешься, лету конец. А к зиме серьезное строительство не затевают!

Чиновник в России сродни лакею: угодить хозяину – продвинуться по службе. По мысли чиновников, жилые и хозяйственные постройки крестьян, с учетом амортизации, удаленности и грамотной дребедени, подпиравшей расчеты, едва стоили захудалого домишки в деревне. Приусадебный гектар земли затоптали в бумагах. На что хуторяне вербально предъявили русский кукиш. Тогда крестьянам открыли счет в банке, и предложили самостоятельно искать жилье. Согнутая в локте рука – на словах – была кратким ответом. Время шло. Терпение холуев истаяло.

Молоткову пригрозили красным петухом. Леня церемониться не стал. Расшатал мостки через канаву. И черный внедорожник с переговорщиками, по-хозяйски пропылив по его картофельному полю, с разгона расквасил о бруствер радиатор. Поняли – хозяин не пугливый.

Прощупали Кузнецовых. Охранник, увидев Филю, схватился за пистолет. Но пуля карабина, предупредительно плюхнув воробьем у ног, организовала мысли гостя. Визитеры удалились.

Местный участковый, капитан Селиванов, отказался вразумлять земляков и лег в районную больницу. Наступило короткое затишье. Однако, и сельским, следившим за драматургией действа, и поселковому начальству, и хуторянам было очевидно – административный каток разогнался. И требуется лишь время, чтобы укатать строптивцев. Молотков назвал это: «Любить по-русски четыре». А себя и соседей «леоновскими барсуками».

В один из выходных мылись у Кузнецовых: Молотков, Степанов и хозяин с сыном.

– На деревне людишки ропщут, что из-за нас с тобой, Коля, упрямых городских ослов, Костиков отсюда съедет, и дорогу отменят! – со злой иронией заговорил Молотков. – А с дорогой отменят цивилизацию, пивной ларек и рейсовый автобус. Как тебе община с ее сермяжной правдой?

– А что б не пострадать за народ, и не убраться отсюда!- в тон ответил пилот.

– Ты, Коля, пока не нажил. А мне нажитого жаль!

– Потому и им зад подставлять не охота.

– Это верно, Коля – каждый о своей рубашке печется! Да только я вместо себя делать не прошу! У народишки рубашка на теле останется. Разве пуговок перламутровых на нее не выдадут.

– За вилы, что ли браться?

– Да уж не щеку подставлять! – Леня погладил Дениса по русой макушке. – Что скажешь, шляпа? – неожиданно обратился Молотков к Степанову. Тот стряхнул с подбородка пот. Жирок на его боках заколыхался от движения.

– Если вашу белиберду отшелушить, то хорошего ждать нечего. Для местных вы пришлые. Сегодня сметут, как крошки со стола, завтра никто не вспомнит. Самое лучшее, чтобы про вас забыли. Да теперь не забудут!

– Ты про мои мостки, да Колину пулю?

Степанов снова энергично смахнул пот.

– Ну, а чего мы не знаем? – спросил Кузнецов. Директор сердито взглянул на него и направился в предбанник. Но наткнулся на взгляд Дениса, напряженный, словно Кузнецов глазами сына буравил его душу. Молотков изучал рыжие волосы на груди. Директор сел рядом и уперся локтями о ступеньку.

– Говори, если остался! – понукнул Молотков.

– В РОНО, Коля, приказали, тебя, как без пед образования, уволить. Наташу… В общем, по статье. Если нет, мне другое место искать. А ближайшая школа…

– Не ной! – перебил Молотков. – Плотно взялись за нас, сволочи!

– Я тебе так скажу, Коля! Пока я директор, вы будете работать! – Степанов постарался говорить решительно.

– Н е долго вам осталось! Эх, ты, кабы чего не вышло! – вздохнул Молотков.

– Мечтатель! – обиделся Степанов. – С государством в мечталки играешь?

– Кто государство? Эти? Что они для меня сделали, чтоб я их государством считал? Анекдот знаешь в чем? Напиши про нас фельетон – похерят! Не интересно! Везде так! Ну, а ты им служи! Может и выслужишь!

– Я ему, – махнул Степанов на Дениса, – его родителям служу! Мой дед учитель! Отец… Настоящий интеллигент служит не системе, а людям! А ты жужжишь, как трутень, и живешь, как…

– Ну! Договаривай! О шкуре своей пекусь? А ты меня к этому государству не примазывай! Стая и отдельный человек враги навсегда! Этим народом всегда палачи и ворье командовали. Значит и народ твой – говно.

– И они говно? – директор кивнул на пилота. Его ноздри обижено вздулись.

– Ты третьим сыном в семье был? Коля, Наташа, пацан – для меня родня! Дочь и бывшая жена – родня. Ты, голубой мундир, не равняй их…

– Хватит ругаться! Что-то надо делать! – урезонил Кузнецов.

– Убери «то надо» и получишь вечное! – пробурчал Молотков.

– В суд подавайте. Пока то, да се, может, что переменится. Не снесут же вас! – сказал Степанов. – Права не имеют.

– Да, тут уж в Ивана Радугу не сыграешь! Обломают! – Молотков вздохнул.

Домывались без настроения. На улице пилот сказал:

– Подожди, Василич! Сейчас заявления вынесу. Тебе из-за нас незачем гореть!

Но директор дожидаться не стал. Уехал, не прощаясь.

Молотков присел у порога и закурил. Край солнца через зубцы дальнего леса гвоздил лучами облако, и от облака по полю, будто растекся малиновый туман. В голубых глазах Лени застыла печаль. Кузнецов опустился рядом.