Как-то пилот, Леня, Денис и Филя проверили Ужиный угол. Передохнули. Погрелись кипятком.

Дотлевала багряно-лимонная осень. Мозглявый ветер случайными порывами сметал с серого леса желто-рдяные пятна отшелушившейся краски. Леня в стеганом ватнике на валуне прихлебывал из кружки и впитывал взглядом горизонт. Бирюзовое с белыми поперечными прожилками небо, скучая, глядело на свое отражение в воде. Денис в бардовом пуховике чесал брыли Филе, млевшему на спине.

– На этом болоте раньше и был рай! – брякнул Молотков. Кузнецов криво хмыкнул. Денис вопросительно посмотрел на взрослых. Пес на всякий случай рявкнул. Молотков невозмутимо продолжал. – Ты, малый, слушай, твой папаня такое в школе не расскажет! После вознесения Спасителя, на Земле остались Его двенадцать учеников. И еще семьдесят учеников тех двенадцати.

– Знаю, мама объясняла!

– А, тогда слышал, что один из семидесяти был русский? Ваня. Из этих мест. Правда, он не знал, что он русский. Тогда даже варягов не было. В библейские времена звали его Иоанн.

Послушал Ваня старших про тело Господне, про полезные для души вещи. Почитал евангелия каноников, и те, которые Тело полагает пустой брехней, и крепко задумался. Если сподвижники Учителя несут отсебятину, то простые смертные закончат разнотолки расчленением Тела. А значит надо прекращать метать бисер. Пора потихоньку мастачить Парадиз. Личным примером приманить людей к светлому настоящему. А лучше нашего отшиба для такого дела места не найти: редкий Савл с легионерами продерется сквозь эти чащобы. Теплолюбивый фарисей загнется от стужи. Идеальная ссылка для экспериментаторов. От преисподней не отличить!

Помолясь, раскорчевал Ваня со сподвижниками гектары под застройку. Через столетие у них Парадиз. Наладили гончарное, литейное и пекарное дельце. Под оранжереями апельсины, мандарины, бананы, киви и виноград. К чуркам ехать не надо. Все есть, кроме денег. Утопия, общественный договор и римское право в одни оглобли. Все тут сплошь писатели, да художники, землю пашут, и на все руки Доки. Споров меж ними нет. Один обмен мнениями. Почитают все жители оазиса заповеди Христовы, и не помирают. Куда из Рая возноситься? Отшумели Вселенские соборы. Тело делили – переделили. Отбряцали железом крестовые туристы, отполыхали именем Христовым живые шашлычки с человечинкой, да раскольничьи гриль избы. А за лесами за долами Вечный-Град-на-Дальней-Реке. Слыхать о рае Ванином слыхивали, да не видели. Жиреть душами стали жители оазиса.

И наплутал к ним Удвоенный Вова. Прибыл он с бригадой пламенных радетелей за народ. Посмотрел Вова как у Вани все ловко устроено и говорит, что же ты, Ваня, сукин ты сын, мировой антиглобализм устроил в самом, можно сказать, сердце человеческого прогресса? Авангард человеческой мысли бьется над тем, чтобы скорее устроить Рай на земле, а ты тут с хоругвями, да прочими символами веры застыл на вершине человеческой благодати единоличным образом. Так, брат, не пойдет. Рай, так рай для всех! Идти к нему надо вместе, даже если по одиночке! Сворачивай свою бодягу и в путь! В своем ли ты уме, Удвоенный Вова, возмутился Ваня, подумай, куда мне идти, когда я ВэВэПэ, то есть тебя удвоил, пока ты в Кремле за народ радел? Дружески положил Вова руку на плечо Ване и доверительно говорит, одичал ты тут, Ваня, и не понимаешь вселенского момента. Когда люди увидят твои художества – все закончится. Не будет никакого человечества, ни тебя, ни меня, сплошной хаос и смрад разложения мировой мысли. Рай на земле – это конечная цель всего. Но все конечное – это смерть. А какое же живое жаждет смерти? Значит, говорит Ваня, ты, Вова, ведешь людей в никуда, ради самого похода? Верно, Ваня! Вел, веду и вести буду, спасать от гибели! Через века люди пойдут за мной! Не суть как ты меня назовешь – Великий Инквизитор, Удвоенный Вова или еще как. Главное с вершины увидеть новую вершину! А идущему все простится за подвиг. И муки адовы слаще патоки покажутся, и хруст косточек оступившихся, под ногами миллионов музыкой послышится, если верить, что все это не напрасно! А как не пойду за тобой? – усомнился Ваня. Но и оставаться нельзя, ответил Удвоенный Вова, ибо на зыби стоишь. Глядит Ваня, и точно, на болотах детище его размокает! Новое место для Парадиза искать надо. Вера ослабла. Так и ушел Ваня за Удвоенным Вовой, а места эти цаплям оставил.

– Что тебя на сказ сносит? – спросил пилот. – И всюду ты Христа тащишь!

– Я его мысль освежовы… освежаю! – затрясся от смеха Молотков.

– Смотри, за Удвоенного Вову в Бутырках закиснешь!

– В пятизвездочный теперь смертных не берут! Ты мне мысль сломал! А я тебе еще хотел устав караульной службы прочесть и завернуть, как царь Петр из третьего Рима очко в Европу рубил для русского этатизма!

– Это еще, что за суп?

– Да вычитал тут у одного гоблина.

– Ну и кисель у тебя в башке! Когда ты его разводить успеваешь?

– А что еще делать под вечерний квас? Резиновых баб в продмаг не возят!

Денис покосился на Молоткова и подавил улыбку. Он мял брыли пса. От удовольствия тот жмурился и облизывал кожаный нос.

– Коль, кому я в земляночке мешаю? Зачем меня в счастье тащить, когда вот оно! – Леня обвел руками окрест. – Лупанул химический состав из сахарной свеколки, огурчиком с грядки закусил, и к верху пузом в книжечку уставился. Вот ведь счастье! А не в том, чтоб ближнему в микитки кезать! О чем все мечтают? О шинельке и крыжовнике! И лепись оно все раком!

– Что-то такое, кажется, у Пастернака в докторе было!

– Гляди-ка, блеснул!

– Если до меня, то могущество страны, помимо свеколки и огурчика, определяет умение из своих ископаемых изобретать полезные механизмы. Для этого нужны образование и таланты. Чего у нас с избытком! Это на счет – кверху пузом…

– Вот скоро мои гости и устроят нам свеклу с огурчиками!

– А, ты все о том же!

– О чем же еще?

– Это да, привыкли! Бросать жаль!

Зиму тянули на картошке, дичи, да рыбе, что до ледостава удили на озере. Брали щуку. В плавнях у берега попадались хищницы килограммов на пять и все злые, привыкшие вольно хозяйничать в этих водах. На Ишиме, где много раз отдыхал, Кузнецов научился таскать их наощупь. Водил, пока не выдохнется. Кончиками пальцев чувствовал, как рыба силу теряет. Тогда и брал: жабры у пояса, хвост по земле волочиться. В слепую не везло.

– Не пойду! – обижался на отца Денис. – Ты психуешь. И мешаешь!

Тогда пилот смирился. Помогал советом.

В морозы все кроли передохли. Леня обматерил Кузнецовых. Но пошел с ними ставить силки на русаков. В августе набрали ягод. С заброшенных хуторов красную и черную смородину ведрами несли. Ходили за белым грибом. На маслят, что грудились колониями вдоль тропинок, не глядели: их тут за гриб не считали. Царь-гриб местные называли «белое мясо». Но осенью у закруток постреляли крышки. Наталья плакала. Деревенские посмеивались. «Жопашники! – ругался с ними Молотков. – Они ваших баранов учат!» И сельские прониклись: с детьми передавали учителям квашенную капусту, разносолы. «В долг», чтоб не обидеть.

– Совестно брать, Леня! – говорила Наталья.

– Пусти мужа на паперть в Бобры! – злился Молотков. – Ему подадут!

А в феврале простыл Филя и пилот неделю не выходил. Наталья гладила пса, трогала его сухой нос и вздыхала

Филю, огромный и свирепый на вид, был умный и покладистый. Денис дрессировал собаку по учебнику. Детям нравилось как бесшумно, где, прячась в траве, где ползком, Филя выполнял придуманную ими команду «крадись». Подходил к чужому и ждал, словно взятое наизготовку оружие. Чужой обмирал, и овчарку отзывали.

Пес сообразил, без него хозяин пропадет, и предано служил ему. В лесу Филя ворчанием и горловым собачьим посвистыванием предупреждал пилота о препятствии. Не мешал хозяину слушать шорохи и звуки. Тянуть носом воздух. От хорошего человека отходил. На злого дыбил шерсть, оголял страшные клыки и гортанно рыкал. «Собака дерьмо чует!» – одобрял Молотков. Мелкую живность презирал. На крупного зверя утробно урчал, готовый к схватке, либо – увести хозяина от беды.