И я испил ее до дна…

Кто б ни был ты, чей взор с участьем

На грустные стихи мои падет,

Кто обо мне слезу тайком прольет,

Знай: не усталостью, не злобой иль несчастьем

Моя печаль зарождена.

Еще кипучих сил душа моя полна.

Но Совесть бледная, как строгая Сивилла,

В нее, как в темный храм, торжественно вошла,

И яркий факел в ней зажгла

И чувства все мои, и мысли осветила…

С тех пор не властны надо мной

Случайных слов и дел обманчивые чары,

С тех пор меня гнетут тяжелые кошмары,

И нет забвенья мне средь суеты земной.

И я взываю к вам, небесные пустыни,

К тебе, земля — моих страданий колыбель:

Откройте сердцу жизни цель,

И, если где-нибудь мерцает луч святыни, —

О, дайте этот луч увидеть мне хоть раз!

Я сохраню его! Как в золото алмаз,

Я в гимны светлые его с восторгом вправлю

И людям подарю, и души их избавлю

От ужаса пред бездной бытия,

Которым все они истомлены, как я.

Напрасно над собой я делаю усилья,

Чтобы с души стряхнуть печали тяжкий гнет.

Нет, не проходят дни унынья и бессилья,

Прилив отчаянья растет.

Без образов, как дым, плывут мои страданья,

Беззвучно, как туман, гнетет меня тоска.

Не стало слез в глазах, в груди — негодованья.

Как смерть, печаль моя тяжка.

И сам я не пойму, зачем, для чьей забавы

Ряжу ее теперь в цветной убор стихов.

Ужель страданьями гордиться я готов?

Ужель взамен я жажду славы?

Как радости людей, и скорби их смешны.

Забвенья! Сумрака! Безлюдья! Тишины!..

Знаком ли вам рассказ о гордом Агасфере?

Родился с Господом в один он день и час,

И, полюбив людей любовью, чуждой вере,

Хотел спасти их и не спас.

И проклял в нем Господь неверье и гордыню,

Пройдя пред ним с венцом терновым на челе:

«За то, что ты отверг небесную святыню,

Ищи святыню на земле».

С тех пор он странствует. Людской души тревога

Близка его душе. Земные все пути

Скорбя, он истоптал. Он в людях ищет Бога

И не надеется найти.

Изведал в мире все и был обманут всем он.

Надежду и тоску влача из века в век.

Он все отверг, любя. Он — человеко-демон,

Как Тот был Богочеловек.

Ты хочешь повесть знать моих морщин глубоких,

Обветренных дыханием веков?

Ты хочешь знать, давно ль я стал таков

И от каких невзгод жестоких?

Поймешь ли их? Тебе, случайностей рабу,

Довольно быть на миг обласканным Фортуной:

Глоток вина, объятье девы юной —

И прославлять готов ты Бога и судьбу,

И прошлое светло, грядущее в сияньи,

И на душе весна, и праздник в мирозданьи.

Но первый грянет гром: тщеславию удар,

Успех соперника, или измена милой —

И отцвела весна, и мир скучней могилы,

И жалок человек, и жизнь — бесцельный дар.

Не так рождается печаль души могучей,

Но в ней с младенчества, как плод в утробе, спит,

Как молнии таятся в туче:

Не солнце их зажгло, не вихорь погасит.

Случайное не властно надо мною.

Будь мой отец рабом, будь трон удел его —

Я б той же, как теперь, дорогой шел земною,

Я сам — своя судьба и вечен оттого.

Я тот, кто осужден без отдыха идти

Без отклика взывать, изнемогать без славы,

Я тот, кто истоптал все трудные пути,

Везде на терниях оставив след кровавый.

Я тот, кто на глухом распутии времен

Стоял, измученный надеждой и тоскою,

Меж колыбелию пустою

И гробом, ждущим похорон.

Я тот, чей страстный дух во всех кумирах века

Искал богов, но идолы обрел.

Я тот, кто, полюбив людей и человека,

В сердечных тайниках прочел,

Что лживы все мечты, желанья, помышленья

Все, кроме смутной жажды обновленья.

Я тот, кто, всех любя, всем стал невольный враг,

Чья грудь полна молитв, а речи отрицанья,

Кто водрузил сомнений черный стяг

На всех вершинах мысли и познанья.

Я тот, кто, шествуя пустыней, изнемог.

Но яркая звезда шла в небе предо мною

И голос мне звучал: пустынею земною

Ступай, пока зовет и гонит грозный Бог.

И я вставал и шел, покорный грозной силе,

И приходил опять иль к бездне, иль к могиле.

Он шел, усталый, как всегда,

И, как всегда, неутомимый.

Кругом кипел толпы поток неудержимый.

Был вечер. В этот час большие города

Клокочут, как вулкан, наружу извергая

Пороки жгучие и дымный чад страстей, —

Все, что скопилось днем, таясь в сердцах людей.

Вдоль пыльных улиц гром гудел, не умолкая,

От говора толпы и грохота карет.

Сверкали мишурой наряды, как и лица,

В огонь зари и в пыль оделася столица,

Блестящая, как сон, мятежная, как бред.

Он шел, потупя взор, десницей вечной мести

Опять куда-то вдаль гоним.

И вот поднялся он к воротам городским

По сонным улицам предместий

И, тяжкой поступью взойдя на гладкий вал,

Застыл в лучах зари, высокий и согбенный.

Вечерний ветерок играл

Его одеждою нетленной.

Увы, на всей земле лишь ветер с ним знаком,

Лишь ветер иногда с ним шепчется тайком

И несекущиеся пряди

Его отверженных седин

Ласкать решается один.

Но странник не был рад ласкающей прохладе.

На город он глядел, что перед ним теперь

Лежал, взметая пыль, рыча, как сытый зверь,

Блестя вдали верхами башен.

И был скитальца взор загадочен и страшен.

Меж тем закат разлил потоки из огня

И солнце затопил. Покров блестящий дня

Природа сбросила и дрогнула в волнистой

Тунике сумерек. Вот робкая звезда

Чуть обозначилась под тканью золотистой

И тучки вкруг зари, как будто вкруг гнезда

На крыльях огненных порхающие птицы,

Парили в небесах недвижной вереницей.

Дыханием полей был воздух напоен

И где-то замирал протяжный, тихий звон.

И вот подкралась ночь — и трепетной рукою

Тунику легкую с природы совлекла,

И небо вспыхнуло звездами без числа,

Чаруя смуглой наготою.

Спустился сон и мир забвением кропил

И ночи на ухо о чем-то говорил.

И странник задремал и видел сон печальный.

Ему приснилась ночь, и вал, и город дальний,

Но как тревожней все казалося во сне.

Ручьи кровавых звезд струились в вышине,

А в нем, в его груди, в мозгу текли потоки

Зловещих дум и слов, страданий неземных.

Он руки вверх простер. Как стаи птиц ночных

Слетали с уст его проклятья и упреки.

Молчанья долгие века,

Скитаний тщетных труд кровавый,

Надежд поруганных тоска, —

Все рвалось из души потоком жгучей лавы.

И этот стон души перед лицом небес

Ему напомнил день, навеки незабвенный.

Вновь в памяти его тот страшный час воскрес,

Когда перед его порогом шел смиренный

Друг страждущих, с венцом терновым на челе

И был отвергнут им и проклял в нем гордыню:

— «За то что ты отверг небесную святыню

Броди, пока найдешь святыню на земле».

Тысячелетие одно промчалось мимо,

Другое близится к концу, но древних лет

Проклятье божие горит неугасимо,

И нет раскаянья, и милосердья нет.

И Агасфер стонал:

— «Зачем на шумный торг

Явился я опять? Какое утешенье,

Что ум людей окреп, что, хитрый, он исторг

У мира мертвого немногих тайн решенье?

Что молнии теперь им светят по ночам?