— Какая чушь! — взвился герр Бломберг, изображая оскорблённую невинность.
— Неужели? Тогда почему вы так сильно взволнованы?
— Это ваши личные домыслы!
И ведь он прав, чёрт меня подери. Свидетельствовать против него я не могу. Запрещено законом. Особенно если учесть мои приятельские отношения с семьёй Кёне. Но главная проблема вовсе не в самонадеянном надутом индюке, уверенном в собственной безнаказанности. Нет, проблема стоит между мной и герром Бломбергом, сосредоточенно щуря голубые глаза.
— Девушка ничего не расскажет.
Я вздрогнул, уколотый отрешённым спокойствием голоса Анны.
— Конечно. Сейчас она в шоке, но чуть позже, когда…
— Она в полном порядке, и через пять минут вы сами это поймёте.
Да знаю я, что Агата, уже выходя в коридор, была в нормальном психологическом тонусе! Знаю. Но из каких источников черпает свою непоколебимость фройляйн Штерн? Она ведь сыграла против меня в этой партии. Приняла сторону насильника, поддержала, помогла выкрутиться… Почему?
Но я не успел окончательно и бесповоротно разозлиться на вероломную красавицу, потому что блондинка повернулась к герру Бломбергу, с прежним спокойствием повторив:
— Девушка ничего не расскажет.
Затем, после непродолжительной паузы тембр голоса Анны понизился, и если возможно говорить, делая нажим не на отдельное слово в предложении, а на каждую букву каждого слова, то следующая фраза прозвучала именно так:
— Потому что ничего не было.
Мужчина, словно заворожённый чем-то в лице фройляйн Штерн, сглотнул и послушно кивнул.
— Ничего не было. Согласны?
«Согласиться. Забыть. Забыть, как страшный сон. Что я должен забыть? Что-то неприятное? Что-то опасное? Я и так ничего не помню…»
— Ничего не было, конечно, ничего не было! А в чём, собственно, дело? На чём мы остановились?
— Вы рассказывали о вашей замечательной инициативе организовать для школы Святой Марии обширную экскурсионную программу. Если не ошибаюсь, программа ещё не утверждена, оговорён только размер скидки.
Герр Бломберг рассеянно переспросил:
— Скидки? И какой процент она составляет?
— Ровно сто процентов.
— Но позвольте, это же…
— Это жест поистине великодушного и необычайно щедрого человека! И для первого этапа в соревновании за звание «Благотворителя года» — великолепный зачин. Надеюсь, вы продолжите в том же духе?
«Продолжить? Да, конечно… Нельзя не продолжить. „Благотворитель года“… Я ведь очень щедрый, это правда. Щедрый и великодушный…»
Анна приподняла край рукава и посмотрела на серебристый циферблат изящных часов:
— Всех приглашают к торжественному ужину. Поторопитесь, а то не успеете на первый тост!
— Да-да, уже бегу! А вы разве не…
— У меня есть неотложные дела. До встречи на следующем собрании, герр.
— Непременно, фройляйн, непременно!
Он с явным удовольствием припал к вежливо протянутой руке, но, принимая в расчёт моё присутствие, не стал задерживаться дольше времени, необходимого для официального поцелуя, а выходя, скабрёзно улыбнулся и предупредительно прикрыл за собой дверь.
— Вы хотите что-то спросить… Джек?
Забавно. В этот раз моё имя прозвучало совершенно иначе. Надо же, мы, оказывается, умеем разговаривать без расстановки странных акцентов.
— Не знаю… Анна.
— Хотите, я вижу. И не столько спросить, сколько обвинить. Угадала?
М-да, скрыть разочарование мне не удалось. Но почему я об этом не жалею?
— Я бы не был столь категоричен в оценках.
Она усмехнулась:
— Да, разумеется. Вежливость, рамки приличий, обходительность… Виляние хвостом в тот момент, когда следует показывать зубы, вот как это называется. Вы всегда отступаете?
— А вы всегда идёте напролом?
— Мне просто некуда отступить.
Снова вызов, граничащий с откровенным приглашением. Не столь сильный, как раньше, но, пожалуй, более тонкий и проникновенный. Нужно срочно отвлечься. Хоть на что-нибудь!
— Но позади вас вполне достаточно места.
Целых шесть квадратных метров ковра, если не больше. Линии геометрического узора, сливочно-белые на шоколадном фоне, поблёскивающие… Горошинами рассыпанных жемчужин. Вот и удобный повод!
Сажусь на корточки и начинаю собирать перламутровые шарики, для устойчивости упираясь в ковёр коленом, но выгадываю только считаные мгновения передышки, потому что Анна опускается на густой ворс рядом со мной, и неожиданно обнаружившийся в юбке боковой разрез раскрывается, как лепестки, обнажая упругое бедро.
— Вам помочь?
Язык вдруг прилипает к пересохшему нёбу, и даже если бы я хотел ответить, неважно, утвердительно или отрицательно, это становится невозможным. А потом моё сознание захлёстывает цунами спутанных мыслей.
Ковёр такой мягкий и так близко… Ближе только она, единственная женщина в моём мире. Больше нет никого, нас двое, и это прекрасное число. Прекраснее только единица. Единое целое, которым мы можем стать, если отпустим свои чувства на волю. Есть ли что-то, сдерживающее нас в эти минуты? Ничего…
«Что он собирается делать? Чего он от меня хочет? Нет… Нет… Не-э-эт! Прочь! Пусти! Больно!..»
Мои пальцы, наткнувшиеся на жемчужину, замерли в паре дюймов от пальцев Анны. Наваждение схлынуло, но оно оказалось сильнее прежнего. Ужасающе сильное. Хотя, что может быть ужасного в близости мужчины и женщины, пусть и незнакомых друг с другом? Всё естественно и нормально, за исключением одной детали.
За весь вечер я ни разу не прочитал мысли фройляйн Штерн. И сейчас, глядя в ясные голубые глаза, не могу. Не получается. Чем-то напоминает ситуацию с леди Оливией, но ведь со стороны блондинки ни запрета, ни блока не было!
— О чём-то задумались?
— О странностях восприятия.
Взгляд блондинки слегка похолодел: на весеннем небе появились снежные облачка.
— Вам что-то привиделось?
Да, причём уже третий раз за день. Сначала плащ рыцаря на хозяйке салона «Свидание», потом хрустальный Грааль в руках сладкоголосого ангела, а теперь ещё и бессознательная страсть. Не многовато ли на сегодня?
— Наверное, мне тоже нужно поужинать.
— Пойдёте к накрытому столу?
— Нет, я должен проводить домой Агату. Поем позже.
— Ваша воля. Держите!
Она высыпала мне в ладонь собранные жемчужины, поднялась на ноги, поправила одежду, посмотрела на меня и спросила:
— Вы готовы?
— Мм?
— Девочка, наверное, уже заждалась. Хотите заслужить её недовольство?
Я взвесил возможные варианты и честно признался:
— Лишь бы не проклятие.
Анна небрежно стряхнула с правого плеча пиджака несуществующие пылинки:
— За проклятиями надёжнее обращаться к другим людям. Подсказать адресок?
* * *
Я давно уже не пользуюсь личным автомобилем, даже любовь своей юности, вызывающе алый «рейсер», не стал держать в домашнем гараже, а сдал в салон проката. Разумеется, с условием предоставлять именно его и по первому требованию, если у меня возникнет желание сесть за руль. Правда, последние пять с лишним лет такого желания не возникало, либо оно, едва зародившись, сразу же наталкивалось на сопротивление здравого смысла.
Медиуму трудновато водить машину, особенно в городских условиях: слишком много мысленных раздражителей вокруг, а терять концентрацию нельзя ни на секунду. Если, разумеется, не хочешь попасть в аварию. Вот и я, позлившись, поохав и подумав, решил исключить вождение автомобиля из своих ежедневных занятий. Есть общественный транспорт, есть такси. Что ещё нужно для комфортной жизни? Умение управлять памятью, потому что стоило фройляйн Штерн вырулить на Мариенштрассе и влиться в поток, вернулись и сладко заныли в кончиках пальцев давно не освежавшиеся воспоминания.
Почему мне нравилось водить машину? Наверное, по тем же причинам, что и многим другим людям. Ощущение могущества. Превосходство. Да, все участники дорожного движения, сжимающие руль, по определению равны, но когда ты всей поверхностью кожи ощущаешь силу урчащего под капотом двигателя, разве можно предположить, что у кого-то во власти находится более могучий зверь? Это сродни опьянению или сумасшествию, даже очень стойкие психологически люди хоть несколько дней, но проводят, наслаждаясь иллюзией возвышения. А кто-то так и остаётся «помешанным», но, к счастью, большинство всё же находит в себе силы вынырнуть из автомобильного дурмана. Помню, я тоже бредил своим «рейсером» дни и ночи, пока не возникла необходимость на протяжении недели отвозить соседских ребятишек в лесную школу и… Пока мы не оказались на волосок от аварии.
