Вот этот момент следует подчеркнуть особо. Итак, NB: Рая хлопотала на Аадовой кухне не как залётная пташка, не как гостья – на равных правах с прочими – нет! Она хлопотала как хозяйка дома, и на это было страшно смотреть.

Тем более, что Аад не смотрел на неё вообще. Это Рая смотрела на всех – со своей сладкой-пресладкой улыбочкой («Без мыла в жопу залезет», – как экономно определяла это выражение её экс-напарница по церковной койке). Итак, Рая смотрела на всех нас с этим убийственным (для любых свидетелей) и при том нерасторжимым выражением животной угодливости – и животной же невозмутимости.Карамельно улыбаясь, тараща глазки, вздыбливая бровки, она пыталась шутить. Разрумяниваясь, алея, рдея, хорошея – она порхала с подносиком, словно шекспировский Дух Воздуха. Подавая, убирая – предлагала, угощала, нахваливала: бутербродики, тостики, салатики, печеньице, конфетки, фруктики. Она подливала воду, колу, напитки, ещё какую-то дребедень – и всё это выглядело тем более странным, что в доме Аада почти ничего не было, он ни к чему не готовился: будний день.

Это явилось, наверное, первым испытанием для свежезарегистрированной супруги в стихийном, организованном ею же самой, обряде брачной инициации: суп из топора Рая таки да, супчик сварила. Хотя, если быть совсем точными, она сварганила потрясающий супец – причём буквально из воздуха.

Более того: оказывается, колбасясь вчера вечером в церковной пристройке (меж смертно смердящих наркоманов), она даром времени не теряла, но, напротив того, умудрилась испечь настоящий „наполеон“ – роскошный, пышный, сливочно-палевый – ах! – вызывающе-белоснежный – одним словом, царственный, – который она, бережно разместив в коробке из-под своих свадебных туфель сорок второго размера, – по дороге на фиктивное бракосочетание спрятала за цветочной кадкой возле самых дверей Аада.

И вот сейчас „наполеон“ был подан. Источая сладость и масляно улыбаясь, торт, казалось, предлагал сам себя – совсем как испекшая его претендентка на единовластное правление кухонно-прачечным парадизом.

Чем закончился для новобрачной этот день, мы – то есть вторая свидетельница и я – не знаем. У нас не выдержали нервишки: мы,

«по-английски», свалили.

Через неделю у меня стали раздаваться регулярные телефонные звонки.

Звонки были от Раи, но жила она уже в квартире Аада. Каким образом оказался возможным такой кульбит? (Ну, это – смотря что понимать под словом «жила». «Рабинович здесь проживает?» – «Нет». – «А разве

Вы – не Рабинович?» – «А разве это – жизнь?»)

О, если у вас возник такой сугубо отвлечённый вопрос («жизнь – не жизнь»), значит вы попросту недооцениваете женскую целеустремлённость. Которая, найди она более достойное применение

(чем поимка и порабощение очередного идиота-самца), давно бы уже дала человечеству возможность открыть лекарство от рака, секрет вечного двигателя, вечной молодости, вечного счастья – и, реализуя свою, заложенную природой, мощную территориальную экспансию, – даже обнаружить симпатичную, богатую кислородом планету где-нибудь недалеко от Земли. (Возможно, опять же, – для насаждения там кухонь и спаленок, но это уже другой вопрос.)

Вот один из впечатляющих примеров вышесказанного- примеров, свидетельницей которого (о господи! снова – свидетельницей!) мне непосчастливилось быть. Петербургский актёр по имени Иван

Григорьевич Барсуковский – и гримёрша-лимитчица Люда. Какая-то ерунда по закулисной пьянке: он шёл в нужник, уже расстегнул ширинку, а тут спотыкается об неё, о гримёршу, – и вот падение (во всех смыслах), залёт, вот тебе деньги на аборт, нет, буду рожать; рожаю. Следующий номер программы: что будем писать в графе «отец ребёнка»? Ну, тут уж наш актёр, обременённый (осчастливленный) третьей семьёй, диабетом, тромбофлебитом и всяческими званиями, встаёт на дыбы – а вокруг себя, вставшего на дыбы, проворно закрепляет в земляном грунте архаические фортификационные сооружения в виде противотанковых надолбов.

Наивный! В науке побеждать, как говорил Суворов, только зацикленный дурак артачится на лобовой атаке.

В зоологической бойне между мужчиной и женщиной (по утверждению

Антиопы, Пентесилеи и Фалестры) – так же, как, в целом, в зоологической бойне между «я» и «они» (по утверждению Сенеки,

Шопенгауэра и Сартра), побеждает тот, кто имеет лучшую сноровку в обходных манёврах.

Короче говоря, примерно через полгода гримёрша Люда поднесла к близоруким, поражённым вдобавок глаукомой, очам Ивана Григорьевича

Барсуковского два документа. Одним был её паспорт, где, на страничке о заключении-расторжении брака, её законным супругом значился не кто иной, как Иван Григорьевич Барсуковский; другим документом было свидетельство о рождении сына, имя которому оказалось Григорий

Иванович Барсуковский, а отцом его, как прочёл с нарастающим ужасом

Иван Григорьевич Барсуковский, был записан не кто иной, как Иван

Григорьевич Барсуковский.

Скромно потупив утяжелённые тушью глаза, Люда объясняла (за рюмкой портвейна, подругам), что в пятимиллионном городе Питере – культурном, промышленном и военно-стратегическом центре, а также колыбели трёх революций, – она вот, как видите, смогла найти человека именно с такими данными (прямо-таки, отметим себе мы, в традициях петербургского двойничества) – то есть существо мужского пола, которое, кроме того, находилось в юридически приемлемой для брачных уз возрастной группе. (Злые языки, правда, скорректировали эту легенду сплетнями о самой банальной взятке в паспортном столе, но красота воплощённого замысла, на мой взгляд, нимало не пострадала от этих легенд о муках творческого процесса.)

Экспансионистская операция под названием «Вселение Раи к Ааду»

(кодовое название: «Вторжение») осуществлялась следующим образом.

После заполучения документа о заключении брака Рая немедленно показала имеющуюся в нём запись святому отцу. Узрев штамп-стигмат, святой отец вынес приговор: он не имеет более права держать в стенах вверенной ему кирхи полноценную половину полноценного автохтона.

Таким образом, состоялось изгнание Раи из лона одной, отдельно взятой церкви. Рая оказалась как бы на улице.

Драма бездомности в данном случае была, прямо скажем, сильно раздута. Пастор, конечно, Раю не выгнал, он только имитировал изгнание из рая – и он, к его чести, ещё долго не отторгал бы Раю от неоскудевающих сосцов церкви, ведь это невестка именно его, пастора, подкупленная-ублажённая райскими улыбочками, исходившими от целеустремлённой беженки, познакомила её со своим дальним родичем,

«хорошим человеком». И в том случае, если бы Рая собственноручно не подбивала бы пастора срочно лишить себя крова (а дождалась бы вида на жительство, затем нашла бы работу и сняла бы себе независимое жильё), пастор, конечно, потерпел бы Раино присутствие ровно столько, сколько это нужно было бы самой Рае.

Но Рае нужно было совсем другое. И пастор, рудиментарным житейским чувством, вполне догадывался, что именно. Будучи на стороне Раи (её рахат-лукумные улыбки не просто сулили, но воплощали райское наслаждение – совсем как шоколадка «Баунти», то есть делали это куда предметней и убедительней, чем могла бы сделать проповедь самого же святого отца), пастор одной рукой как бы выселил её на улицу, а другой немедленно призвал к себе свою невестку – с тем расчётом, чтобы та взялась Ааду названивать – и его, Аада, увещевать.

Пастор вкупе со своим святым семейством уже был проинформирован, что данный брак Аад считает фиктивным и что именно фиктивность являлась базисным условием брачевания, но, видимо, святое семейство сочло: а чем чёрт не шутит? Тьфу, сатана, изыди, грех, грех – имелось в виду: чем только не одаривает нас всемогущий Господь?

Невестка пастора взялась внушать Ааду, что всё это- сугубо временно, временно, временно – и, в целом, смысл этого внушения не сильно расходился с проповедями святых отцов, где безустанно подчёркивалось, что и сама наша leven-лихоманка, со всеми её топотами-хлопотами, притопами-прихлопами и даже развесёлой присядкой