Некоторое подобие представительного органа в колчаковском государстве в это время уже было. Через несколько дней после переворота 18 ноября бывший государственный контролёр С. Г. Федосьев, последний при Николае II, подал Колчаку записку об учреждении Чрезвычайного государственного экономического совещания. По первоначальному проекту предполагалось преобладание в нём представителей от торговли и промышленности. Совет министров расширил представительство от кооперации, и в таком виде 22 ноября 1918 года указ был утверждён. Совещание должно было обсуждать вопросы укрепления финансовой системы, восстановления производительных сил и товарообмена, снабжения армии. Члены Совещания назначались верховным правителем.[1085]
До революции Сибирь была хлебной житницей России. Сибирский хлеб, сибирское масло вывозились за границу. Во время войны экспорт продовольствия приостановился, и его излишки стали оседать на кооперативных складах и в крестьянских закромах. В 1919 году многие сибирские крестьяне ещё хранили остатки урожая 1916 года. Как вспоминали современники, «зимой 1919 года Сибирь изобиловала мясом, маслом и чудным пшеничным хлебом».[1086]
Не было изобилия только в промышленных товарах – наоборот, ощущался острый недостаток. В экономике бывшей империи существовало такое положение, что сибирская кожа шла в Москву и Варшаву, а оттуда в Сибирь возвращались сшитые из неё сапоги и ботинки. Теперь приходилось ориентироваться на иностранные рынки. Но протолкнуть по Сибирской железной дороге, слабой и забитой военными перевозками, экспортные грузы во Владивосток и импортируемые товары в Сибирь было сверхтяжёлой проблемой. Во Владивостоке и Харбине склады ломились от поступивших из-за рубежа товаров, а в сибирских городах и сёлах их часто нельзя было купить ни за какие деньги. Для проталкивания товаров использовались подкупы, подлоги и прочие махинации. Солидные торговые фирмы, действовавшие до революции (А. Ф. Второва, Стахеева и др.), после большевистского разгрома так и не оправились, и на смену им пришли сообщества рвачей-спекулянтов, наживавших огромные состояния на разнице цен между Владивостоком и Омском.[1087] Этот класс спекулянтов сыграл в общем-то печальную роль в судьбе омского режима.
Кроме транспорта, уязвимым местом сибирской экономики являлось денежное обращение. Сложилось так, что основная часть российского запаса драгоценных металлов (свыше 700 миллионов золотых рублей) оказалась в Омске. На большевистской территории этот запас не превышал 600 миллионов. На юге у Деникина и на севере у генерала Е. К. Миллера не было ничего.[1088] Средства же для печатания денег (печатные станки и соответствующая бумага) были только у большевиков.
Первые советские рубли были напечатаны скорее из престижных соображений и имели ограниченное хождение. По обе стороны фронта наиболее солидными денежными знаками, которые старались приберегать, были старые дореволюционные купюры. Их называли «романовскими». Пользовались уважением и деньги, выпущенные при князе Львове. Их почему-то называли «керенскими». Но самыми ходовыми были «керенки» – маленькие купюры, похожие на этикетки, достоинством в 20 и 40 рублей.
Не испытывая нравственных терзаний, большевистское правительство печатало «романовские» деньги с портретом расстрелянного царя, а также и все прочие выпуски. «Керенки», наиболее простые в исполнении, печатались на десятки миллиардов рублей. Всё это основывалось на золотом запасе – в том числе и на том, который находился в Омске. Часть эмиссии проникала и на территорию Омского правительства. Например, при взятии Перми в числе прочих трофеев оказалось и такое сомнительное приобретение, как ходившие там советские «керенки». Получалось, что Омское правительство финансировало большевистские расходы.
В октябре 1918 года Сибирское правительство решило выпустить собственные деньги. Не являясь всероссийским, оно не сочло для себя возможным основывать их на российском золотом запасе. Оно могло подкрепить их только своим собственным авторитетом. И потому выпускаемые купюры достоинством от 100 до 5 тысяч рублей получили форму «5-процентных краткосрочных обязательств Государственного казначейства Сибири». Это напоминало казначейские обязательства, выпущенные во время войны. Взят был, с некоторыми изменениями, и их текст, с упоминанием 12-месячного срока. Были выпущены и разменные знаки достоинством 5 и 10 рублей. Жалованье чиновникам, рабочим казённых заводов и военным было решено выдавать только сибирскими обязательствами.[1089]
Сибирские рубли стали свободно ходить среди населения. Никто, конечно, не ожидал, что они принесут пятипроцентный доход. В России привыкли, что пишется одно, а делается другое. Однако сразу же начались трудности.
Сибирские деньги изготавливались на бывшей частной фабрике, перешедшей в казну и теперь называвшейся Экспедицией заготовления государственных бумаг.[1090] Печатавшая прежде афиши и этикетки, она, конечно, не могла быстро обеспечить денежной массой огромное пространство от Урала до Тихого океана. Среди рабочих кое-где начались волнения из-за невыплаты заработной платы. Особенно остро ощущалась нехватка мелких разменных денег. На фронт иногда привозили жалованье в таких крупных купюрах, что его невозможно было раздать.[1091]
В феврале 1919 года Колчак, вернувшись с фронта, выступил перед Государственным экономическим совещанием. Он сообщил его членам, что солдаты при 25-градусном морозе целыми днями сидят в окопах, плохо одетые и обутые. Он напомнил, что только эта тонкая цепочка замерзающих людей отделяет всех здесь живущих от большевиков.
Речь Адмирала, как говорят, произвела жуткое впечатление на собравшихся. Воспользовавшись этим, председатель совещания Федосьев, слегка фрондировавший против правительства, выступил с нападками на Михайлова. Упомянув о случаях недовольства рабочих и солдат в связи с невыплатой денег, он заявил, что в случае трагических последствий виноват будет министр финансов – его руки окажутся в крови. Михайлов хладнокровно отвечал, что его руки не в крови, а в типографской краске. Он с утра до вечера сидит в типографии, а когда он в своём кабинете, то больше всего занимается рассылкой наличности по регионам.[1092]
Только к марту сибирскими «обязательствами», то есть крупными купюрами, были обеспечены все отделения Государственного банка. Кризис же с мелкими купюрами, несколько притупившись, затянулся надолго и полностью отпал только к осени, когда быстро растущая инфляция крупные купюры превратила в мелкие.
Другая проблема состояла в том, что новые деньги, напечатанные самым нехитрым способом, на простой бумаге и без водяных знаков, сразу же ввели во искушение многих людей. Особую предприимчивость обнаружили китайцы и японцы. Первые работали настолько артистично, что их продукция ничем не отличалась от настоящих денег. Японцы же поставили это дело на промышленную основу. В Японии полиция однажды накрыла одну из таких фабрик. Суд над её владельцами затянулся до конца омского режима. В первой инстанции они были приговорены к каторге, но кассационная инстанция оправдала фальшивомонетчиков на том основании, что Омское правительство не было признано Японией. В целом же сумма фальшивых купюр достигала сотен миллионов рублей, и Министерство финансов вынуждено было рекомендовать своим отделениям не принимать только очевидные подделки.[1093]
Неожиданные проблемы возникли на Дальнем Востоке и КВЖД. Владивостокское отделение Русско-Азиатского банка получило распоряжение от своей дирекции в Шанхае не признавать сибирские «обязательства» в качестве денег. Вслед за этим и правление КВЖД, фактически находившееся в руках этого банка, объявило об отказе принимать эти деньги в оплату за свои услуги. Трудно понять, что заставило руководителей этих двух мощных корпораций нанести удар в спину дружественному режиму. Может, сыграла роль скрытая неприязнь к Колчаку или Михайлову. Однако их примеру последовали все иностранные банки, открывшие свои отделения во Владивостоке якобы для обслуживания своих экспедиционных войск, а в действительности работавшие не только с войсками.
