Через некоторое время к тюрьме подошла партия арестованных в числе 44 человек. Это были участники мятежа, выловленные днём. Конвоиры спросили начальника тюрьмы. Рубцов, назвавшись таковым, взял у них список, просмотрел его, присоединил к партии Кириенко и Девятова и приказал одному из своих офицеров всех увести. После этого он оставался в тюрьме до тех пор, пока офицер не вернулся и не доложил, что приказ исполнен.[1039]
Едва ушёл Рубцов, как в тюрьму вновь явился Барташевский. Не имея никакой бумаги, он, ссылаясь на личный приказ верховного правителя, потребовал Девятова, Кириенко и Попова. Начальник тюрьмы объяснил, что первых двух уже увели, а большевик К. А. Попов, бывший председатель Омского совдепа, лежит в тифозном бараке. От общения с тифозным поручик уклонился. Он позвонил куда-то по телефону, взял список заключённых и выбрал членов Учредительного собрания Фомина, Брудерера, Марковецкого, Барсова, Сарова, Локтева, Лиссау и фон Мекка. Относительно последнего начальник тюрьмы впоследствии признал, что вышла ошибка – он не был членом Учредительного собрания. В действительности же из всей восьмёрки членом Учредительного собрания был только Н. В. Фомин, видный эсер и кооператор. Среди «учредиловцев», собравшихся в Самаре, потом переехавших в Екатеринбург, а оттуда в Уфу, как видно, было много самозванцев (надо же было поскорее составить кворум). Потом это сыграло роковую роль в их судьбе, ибо Барташевский был уверен, что уводит «учредиловцев». Никто из уведённых в тюрьму возвращён не был.[1040]
Родственники и близкие исчезнувших людей заволновались и забегали уже на следующий день. В тюрьме им объяснили, что люди были отправлены в суд. Там ничего определённого не сообщали. Н. В. Фомина, жена члена Учредительного собрания, через министра юстиции сумела довести случившееся до сведения верховного правителя. Колчак потребовал от председателя суда дела членов Учредительного собрания. Из суда сообщили, что эти дела к ним ещё не поступали. Стало ясно, что люди убиты. Колчак приказал главному военному прокурору полковнику Кузнецову начать дознание. Одновременно было начато следствие и прокурором Омского окружного суда В. Н. Казаковым. Начальнику гарнизона Бржезовскому Колчак послал записку с просьбой оказывать всяческое содействие Фоминой в розыске тела убитого мужа.[1041]
Вскоре на левом берегу Иртыша, напротив крепости, в снегу была обнаружена кровавая дорожка. Она привела к небольшому снежному холмику. Под ним было найдено десять трупов с пулевыми и штыковыми ранениями. Среди них опознали Фомина, Маевского и других.[1042]
О находке на берегу Иртыша сообщила омская газета «Заря», потом – другие газеты, вплоть до Харбина и Владивостока. Общественность была потрясена, иностранные дипломаты немедленно довели случившееся до сведения своих правительств. От русского посла в Париже В. А. Маклакова пришёл тревожный запрос: правда ли это? Как такое могло случиться? Похороны Фомина были открытыми и многолюдными. Присутствовал представитель от верховного правителя.[1043]
Между тем следствие шло вяло. Были допрошены многие очевидцы и участники тех трагических событий, когда город на две ночи и один день оказался в руках военных, но никто задержан не был. Это позволило Барташевскому и некоторым другим офицерам бежать на Семиреченский фронт к атаману Б. В. Анненкову, откуда выдачи не было.
14 января 1919 года постановлением Совета министров была образована чрезвычайная следственная комиссия во главе с сенатором А. К. Висковатовым. Ей удалось разыскать и допросить многих лиц, даже Барташевского. Немного отсидевшись в Семипалатинске, поручик решил съездить в Омск, чтобы забрать кое-что из вещей. В Омске он попал на гауптвахту по делу, о коем, наверно, уже и забыл, – о подлоге официального документа с приложением фальшивой печати. Там его и достали следователи.[1044]
Обвинения были предъявлены только Барташевскому и Черченко. Все другие участники событий, даже Рубцов, проходили как свидетели. Как всегда, все сваливали вину друг на друга, меняли показания. Однако сопоставление фактов всё же даёт возможность получить общее представление о ходе драмы.
Вечером 22 декабря командующий Омским военным округом генерал Матковский созвал совещание командиров частей, участвовавших в подавлении мятежа. Когда совещание закончилось, Бржезовский подозвал капитана Рубцова и сказал, что ему поручается расстрел 44 повстанцев, которые будут доставлены в тюрьму. Одновременно, надо думать, было дано аналогичное задание относительно Кириенко и Девятова. Рубцов, правда, утверждал, что он отправил их с отдельным конвоем в суд, но по дороге они попытались бежать и были застрелены, а тела отвезены в Загородную рощу и похоронены вместе с 44 повстанцами. Но, как мы знаем, начальник тюрьмы говорил, что Кириенко и Девятов были уведены вместе со всеми. Генерал Иванов, председатель суда, вспоминал, что дело о 44 повстанцах он рассматривал последним, уже под утро.[1045] Сопоставление времени показывает, что на казнь были осуждены уже расстрелянные.
В тот же вечер поручик Черченко получил от коменданта города полковника Н. В. Бобова записку с фамилиями пяти человек. Барташевский и Черченко забрали из тюрьмы шестерых, но довели до Гарнизонного собрания, где заседал суд, всё же пятерых. Красноармеец Руденко был застрелен по дороге – как утверждали, при попытке к бегству. Но уже в самом суде к партии был присоединён ещё один подсудимый – Маков.
Во время суда Черченко вызвали в комендатуру. Бобов спросил, как идёт суд, а потом сказал, что все пятеро, упомянутые в записке, должны быть расстреляны. Когда Черченко вернулся в суд, приговор был уже вынесен. Винтера, у которого обнаружились связи с белой контрразведкой, отправили на гауптвахту. Маевского приговорили к каторжным работам, остальных – к расстрелу. Получилась неувязка – Маевский был в «списке пяти». Черченко позвонил Бобову и получил ответ: «Расстрелять всех».[1046]
В это время Барташевский привёл ещё восьмерых. Кто-то ему сказал, что суд уже закончил работу. Барташевский беспечно ответил: «И без суда расстреляем». Между тем суд сидел без дела на втором этаже, и генералу Иванову, как он показывал, никто не сообщил, что привели новую партию.[1047] О том, что суд прекратил работу, Барташевскому сказал скорее всего Черченко, который не хотел, чтобы опять были неувязки.
Две партии, осуждённых и неосуждённых, соединили в одну (13 человек) и повели – куда? В позднейших показаниях Барташевский утверждал, что в тюрьму. Там надо было оставить опоздавших на суд и вместе с ними – Маевского, а остальных потом расстрелять. Но арестанты якобы плохо себя вели – переговаривались, пытались распропагандировать солдат, сделали две попытки побега. Поэтому, согласно уставу, он решил их расстрелять. Черченко, однако, утверждал, что попыток побега не было. Барташевский, в свою очередь, говорил, что самого Черченко там не было.[1048]
Нет, однако, сомнения, что конвоиры не собирались вести арестантов в тюрьму, а сразу повели на Иртыш. Но обращает на себя внимание то, что партия состояла из 13 человек, а было найдено только 10 трупов. В связи с этим надо вспомнить то, о чём Барташевский говорил в первых показаниях, но умалчивал потом – о возникшей среди конвоируемых панике.[1049]
Барташевский был юношей жуликоватым, но в расстрельных делах участвовал, видимо, впервые, опыта не имел. Черченко, наверно, тоже растерялся, когда среди арестантов, понявших, что их будут расстреливать, началась паника. Конвоиры не только стреляли, но и работали штыками, стараясь никого не упустить из разбегающейся толпы. И всё же можно предположить, что троим удалось бежать. Эсеры потом вспоминали, что тела уфимского редактора Г. Н. Сарова и работника культурно-агитационного отдела Народной армии М. Локтева остались неразысканными.[1050] Третьим исчезнувшим мог быть кто-то из большевиков.
