3 декабря из Омска был передан приказ Колчака об аресте бывших членов Самарского Комуча и Совета управляющих ведомствами. С этой целью из Челябинска в Уфу был послан 41-й Уральский полк. Сыровой негласно предупредил эсеров, и их лидеры успели скрыться. Военные арестовали и доставили в Омск около 30 деятелей бывшего Комуча. Колчак, просмотрев списки арестованных, сразу увидел, что все они – случайные люди, никто из них не подписывал телеграмму Вологодскому. Верховный правитель вызвал министра юстиции и спросил: «Что делать с этими лицами?» Старынкевич ответил, что надо произвести следствие, возможно, они участвовали в попытке мятежа, а кроме того, в Уфе было напечатано большое количество денег, которые ушли на нужды эсеровской партии – с этим тоже надо разобраться. «Хорошо, – сказал Колчак, – в таком случае возьмите этот вопрос на себя, мне лично эти лица не нужны».[1008]
Главные эсеровские деятели, в том числе Чернов и Вольский, ушли в подполье. На нелегальном совещании было решено сосредоточиться на борьбе с «буржуазной реакцией» и начать переговоры с командованием приближающейся Красной армии. Чернов, правда, предлагал сначала «нащупать почву». Ближайшей целью считалась организация восстания в Уфе перед приходом красных.
Восстание организовать не удалось. Когда большевики взяли Уфу, девять членов эсеровского ЦК вышли из подполья и вступили с ними в переговоры.[1009] Чернов же выехал в Москву, жил там формально на нелегальном положении, но выступал на митингах, призывал к борьбе против Колчака и Деникина, руководил эсеровскими организациями в Сибири. Чекисты, конечно, знали о его местонахождении, но не трогали его. В сентябре 1920 года, когда он решил выехать за границу, ему не стали чинить препятствий – учитывая, очевидно, его заслуги в борьбе с Колчаком и Деникиным.[1010]
Вольский, признавший Советскую власть, но большевиком не ставший, начиная с 1923 года неоднократно арестовывался и ссылался, а в 1937 году был расстрелян. Из числа перебежчиков прижился у большевиков только Майский. Впоследствии он стал полпредом в Финляндии и послом СССР в Великобритании.
События в Екатеринбурге и Уфе эхом отозвались в Оренбурге. Атаман Дутов не мечтал о всероссийской власти. Он хотел только сохранить свою власть в Оренбургском крае, который считал своей вотчиной, и старался ладить с любым правительством, которое его не трогало. Он дружил с Комучем, потом – с Директорией, а когда понял, что её песенка спета, сразу же признал Колчака. Но, наверно, не подозревал, что за время дружбы с эсерами в его собственном окружении появились их сторонники.
В ночь с 1 на 2 декабря в Оренбурге состоялось тайное совещание с участием главы Башкирского правительства Ахмета-Заки Валидова, командующего Актюбинской группой полковника Ф. Е. Махина, атамана 1-го округа Каргина и члена Учредительного собрания В. А. Чайкина. Валидов предлагал арестовать Дутова, объявить о непризнании Колчака и подчинении Учредительному собранию. Махин и Каргин указали на то, что такой переворот может привести к развалу фронта. Разошлись, ни на чём не согласившись, а потом о тайном совещании кто-то донёс. На следующий же день Махин был командирован за границу, Каргин уволен с должности, а башкирские полки направлены из Оренбурга на фронт. Валидов перешёл на сторону Советской власти и увлёк за собой значительную часть своих войск, другие разошлись по домам. Это подорвало фронт и открыло большевикам дорогу на Уфу.
И. Г. Акулинин, один из видных оренбургских казачьих офицеров, писал, что башкиры – храбрые и дисциплинированные воины, склонные, однако, слепо следовать за своими предводителями, которые манипулировали ими, как хотели.[1011] Впрочем, есть свидетельства, что башкиры в массе своей относились к большевикам резко отрицательно и около половины башкирских частей, уведённых Валидовым, вернулись назад. В конце 1918-го – начале 1919 года был сформирован Башкирский корпус, входивший в состав Отдельной Оренбургской армии.[1012]
Тем не менее переворот 18 ноября не обошёлся без потерь для антибольшевистского движения на Востоке России. Оно вышло из него более консолидированным, но его политическая база стала более узкой. Теперь это было и в самом деле Белое (а не антибольшевистское) движение.
Тут же, однако, выявились проблемы внутри Белого движения. 23 ноября из Читы на имя Вологодского пришла телеграмма от атамана Семёнова. Он сообщал, что не может признать Колчака верховным правителем, поскольку Адмирал, как говорилось в телеграмме, находясь в Харбине, не давал ни оружия, ни обмундирования Особому маньчжурскому отряду, который вёл неравную борьбу с «общим врагом родины». Атаман заявлял, что на пост верховного правителя он рекомендует Деникина, Хорвата или Дутова – «каждая из этих кандидатур мною приемлема».
В тот же день от Семёнова пришла ещё одна телеграмма – настоящий ультиматум: если в течение 24 часов не будет получено сообщение о передаче власти одному из указанных лиц, атаман объявит об автономии Восточной Сибири.[1013] Семёнов, как видно, решил использовать перемену власти в Омске, чтобы приступить к осуществлению своего плана выделения части Сибири из России.
К делу был привлечён Дутов, который послал Семёнову длинную телеграмму, упрашивая признать власть Колчака. Переговоры по прямому проводу с атаманом и его подручными вёл генерал Б. И. Хорошхин, председатель Совета Союза казачьих войск. Он напирал на казачью солидарность: все казачьи войска на Востоке России уже признали верховного правителя, и только Семёнов «отделяется от общей семьи». Семёнов, однако, продолжал гнуть своё. Задерживая правительственные грузы на железной дороге, нарушая телеграфную связь, он давал понять, что в его силах вообще порвать сообщение с Дальним Востоком.
Однажды, вспоминал Гинс, он сидел на заседании Совета верховного правителя (новый орган, созданный с приходом к власти Колчака). В кабинет вошёл «изящный и статный полковник с симпатичной наружностью». Это был Лебедев, недавно назначенный на пост начальника Штаба верховного главнокомандующего. Он сказал, что только что говорил с Семёновым по прямому проводу и поставил перед ним вопрос: «Признаёте ли вы власть Адмирала?» – «Не признаю», – отвечал атаман. Тотчас же было решено объявить действия Семёнова «актом государственной измены» и отрешить его от всех должностей. Это было оформлено приказом № 61 от 1 декабря 1918 года.[1014]
Мера была явно поспешная и непродуманная. О подписании и отсылке приказа не сообщили даже Хорошхину. Генерал был поставлен в неудобное положение, когда узнал об этом от самого атамана. Семёнов заявил, что после телеграммы Дутова он хотел было «предпринять благой выход», но теперь этот выход «забаррикадирован» самим Адмиралом, и он не знает, «какой можно предпринимать ещё выход». Что же касается задержки грузов, добавил атаман, то это клевета, и «все лучшие силы казачества Востока» не верят Колчаку.[1015]
Решено было предпринять против Семёнова карательную экспедицию. Генерала Волкова отправили в Иркутск с приказом собрать там войска и двинуть их на Читу. Местные казачьи отряды, юнкера, солдаты гарнизона – вот всё, что удалось собрать Волкову. С этим не очень внушительным воинством он был задержан японцами близ Байкала. Они заявили, что не допустят в Забайкалье военных действий. Вообще же в этом конфликте Семёнова поддерживали японцы, Колчака – англичане, а французы занимали уклончивую позицию.[1016]
