Александр Петрович КАЗАНЦЕВ
ЗВЕЗДНЫЕ ПРИШЕЛЬЦЫ
Научно-фантастический рассказ
Корабль шел под звездами. Они были низкие и пышные. Дул теплый ветер, принося с берега запах апельсинов.
Теплоход «Победа» приближался к Италии.
Истории, рассказанные в кают-компаниях, всегда удивительны — на любых широтах!
Советские туристы совершали путешествие вокруг Европы. Нам привелось побывать в Риме.
Рим! Вечный город! Город пышных зеркальных витрин, неоновых реклам и великолепных фонтанов, куда принято бросать монетку, ибо, по поверью, это сулит новую встречу со столицей Италии. Город немыслимой автомобильной толчеи, железобетонных громад, многоречивых мраморных руин и отшумевшего тысячелетия назад, торжественно молчаливого Колизея. Здесь некогда разгорались кровавые бои гладиаторов, теперь же бродят восхищенные туристы, а по ночам крадутся бездомные кошки.
Рим — город величайшего в мире собора св. Петра, в котором поместился бы современный стадион и где на полу отмечены размеры крупнейших храмов мира. Рим — город традиций Возрождения, город искусства, город передовой индустрии и живого средневековья, город радиозаводов, заводов Фиата и мрачных стен Ватикана с узкими бойницами, вдоль которых прогуливаются папские гвардейцы в опереточных формах: или в треуголках со шпагами, или же в двухцветных арлекинских камзолах.
Вокруг снуют монахи, подпоясанные вервием, гуляют жгучеглазые девушки с голыми коленками в юбках абажурчиками. Иезуит с бородкой под Иисуса Христа рассуждает со мной о фресках Страшного суда, о статуе Аполлона Бельведерского в музее Ватикана, о нарочито нарушенных скульптором пропорциях, подчеркивающих величие красоты, и... ввертывает словечко о «величии католической империи» с ее четырьмястами миллионами католиков.
Я спросил свободно владеющего русским языком иезуита, где в Риме Площадь цветов. Он сразу насторожился, опустил жизнелюбивые глаза.
Да, 17 февраля 1600 года над Площадью цветов в Риме стелился дым. Тошнотворно пахло горелым...
С костра инквизиции отказался сойти великий ученый, дерзостный мыслитель Джордано Бруно. Он не пожелал отречься от своей крамольной, опасной, еретической мысли о множественности миров, о существовании жизни и вне Земли.
— То было время грубых нравов, — вздохнул красавец монах, которому Орден поручил «оказать советским туристам внимание». — Напрасно Джордано упорствовал. Ведь у него не было никаких фактов для выдвижения его гипотезы.
Иезуит очень начитан. Он может говорить о чем угодно, даже о науке. Перед ним такой пример, как выступление самого папы римского на съезде астрономов в Риме, где гипотеза о разлетающихся галактиках была использована его святейшеством для доказательства акта творения, после которого и «полетели в разные стороны звездные острова».
— Роковая ошибка Джордано Бруно, — продолжал иезуит, поглядывая на окружившую нас толпу туристов, — заключалась в том, что его гипотеза была антинаучной даже с нашей, современной точки зрения, поскольку не опиралась на известные факты.
Среди туристов оказался аспирант, которого мы все звали Феликсом, молодой лысеющий человек в очках с тяжелой оправой.
— Позвольте, сеньор, — вмешался он в беседу. — Не все гипотезы в науке предлагаются для объяснения уже известных фактов. Существуют два различных метода научных исследований. Набирать экспериментальный и фактический материал, искать его в любом направлении и после его получения выводить закономерности. Это один подход. Есть и другой. Объяснять, скажем, исследуемое явление и искать подтверждение этому объяснению, гипотезе. Если подтверждения не находятся, менять рабочую гипотезу, искать в новом направлении. Результат может быть получен экономнее, чем в первом случае. В нашей стране широко пользуются этим вторым методом.
— Господин ученый мог бы привести пример? — смиренно спросил монах.
— Общеизвестный? Охотно. Возьмите теорию относительности Эйнштейна.
Монах утвердительно кивнул головой в знак согласия и понимания.
— Ее подтверждение было получено уже после того, как Эйнштейн выдвинул свой принцип относительности.
Монах вздохнул:
— Ах, господин ученый! Вы сами привели этот прискорбный пример. Эйнштейн выдвинул свой принцип относительности, оттолкнувшись от объяснения известного и неразгаданного опыта Майкельсона. Печально вспомнить о реакции коллег господина Эйнштейна. Не видя подтверждений весьма новых и экстравагантных научных взглядов Эйнштейна, они, если говорить начистоту, символически сожгли научного еретика на костре общественного мнения. Будем же снисходительны к тем, кто в жестокие средние века был обуреваем исступленным служением вере.
— Кстати, господин монах, — не сдержался аспирант, — эта «исступленная вера» строилась на отнюдь не доказанной гипотезе о существовании бога.
Жизнелюбивые глаза сверкнули, красивое лицо стало страдальческим:
— Вера, господин, не гипотеза. Она не нуждается в подтверждении. В своей нерушимой святости она существует не в силу каких-либо доводов, а вопреки любым аргументам.
— Значит, вера, — сказал аспирант, — это — ослепление и предубеждение. Она никогда не может породить научную гипотезу. Ее удел — известный богословский спор: сколько чертей поместится на острие иголки? А научная гипотеза всегда научна, если она, как первое рабочее предположение, исходила из правильной, материалистической предпосылки. И только гипотеза, основывающаяся на идейно неправильных положениях, антинаучна и обречена.
— Костер на Площади цветов давно погас, господа, — примирительно сказал монах.
— Но мысль Джордано Бруно горит!..
— Но ведь и в наше время нет прямых доказательств гипотезы о пребывании разумных существ вне Земли, — елейно заметил иезуит, пряча торжествующий взгляд.
— Доказательства?..
Мы все думали о доказательствах, возвращаясь из Рима в поезде, в автобусе, на маленьком пароходике, пока не ступили, наконец, как на кусочек родной земли, на наш теплоход «Победа».
Жизнерадостный Неаполь несколько отвлек нас от этих размышлений. Он восхищал не только эмалевым небом, привычным по фотографиям контуром Везувия, замком Лукулла, будящим воображение, но и зажатыми в кольца каменных улиц-змей виллами, несметным числом чистых простынь, развешенных на веревках по фасадам едва ли не всех домов, узкими улицами в самом центре города, которые становятся частью бедных квартир, когда открываются двери первых этажей, и особенно непосредственными, приветливыми неаполитанцами...
Не забудутся развалины Помпеи с каменными мостовыми, на которых в течение веков колесницы выбили колеи. Всегда будут вспоминаться отвесные скалы Капри. С них был сброшен один из римских тиранов. Эта казнь была предуготована им самим: он сбрасывал со скал Капри своих врагов. Как сновидение, останется в памяти посещение волшебного Голубого грота, в который въезжаешь с моря на лодке, пригибаясь к самому ее дну, а потом, ошеломленный, вдруг чувствуешь, что паришь в голубом пространстве. Голубое сияние заполняет все вокруг: оно и над тобой и под килем лодки...
И вот мы снова на родной палубе.
Аспирант Феликс здорово играет в пинг-понг. Приходится долго ждать, пока его кто-нибудь «выставит» и можно будет опять поговорить.
Нас несколько человек. Мы рвемся задать ему уйму вопросов.
Наконец мы овладели им. Говорит он охотно. У него чуть странная привычка смотреть не на собеседника, а вдаль. Его тяжелые очки мы в шутку назвали астрономическими.
