Она, впрочем, не испытала от этого больших тягот, потому как имела друзей, а они были не в настроении покинуть ее в нужде. Существовал среди других и один такой, кто во всякий день посылал ей букет, до каких она была большой охотницей, присоединяя к нему, не изменив своему обычаю ни единого раза, кошелек, где содержалась сотня луидоров. Этот кошелек предназначался, однако, лишь для ее мелких удовольствий, и он взял на себя заботу снабжать ее всем необходимым для ее дома. Ее муж, едва отъехав на четыре лье от Парижа, уже раскаялся, что оставил ее в подобном состоянии, написал этому человеку, попросив его поддержать ее в нужде. Он обязался вернуть ему все, что тот авансирует ради этого; но что до сотни луидоров и букета, то это дело он взял исключительно на свой счет и даже не получил от того за это ни малейшей благодарности.
/Герцог де Невер и Герцогиня де Мазарини. / Надо было обладать достоянием, чтобы во всякий день позволять себе эту затрату, и быть или весьма зажиточным Принцем, или же, по меньшей мере, деловым человеком. Он не был, однако, ни тем, ни другим; это был всего лишь человек довольно скромного ранга, весьма удаленный от титула Принца и превосходивший также тех, кого называют сторонниками; но он управлял кое-какими делами, чем занимается еще и теперь, и именно оттуда он черпал эту сумму, ничем этого не выдавая. Он черпал ее оттуда все-таки, имея строгое намерение возместить ее собственными руками. Он претендовал кроме того на получение от нее кое-какого товара за эту сумму, товара, тем не менее, что не должен был бы стоить излишне дорого Герцогине, предполагая, во всяком случае, что она не придавала особенно великого значения своей чести. Он был без памяти в нее влюблен, и только этим намеревался оплатить свои издержки. Я не знаю, преуспел ли он в этом, в чем я лично сильно сомневаюсь; все, что я знаю наверняка, так это то, что Герцог сделал его вот так своим Интендантом без жалования, но вскоре лишил его своей доверенности, когда он сам заметил или же ему просто описали то, что происходило. Он приревновал к нему, более чем к кому бы то ни было, хотя у нее были и другие воздыхатели, и он столь мало сдерживался по этому поводу, что разве слепцы да глухие не заметили бы его слабости. В самом деле, он не удовлетворился демонстрацией собственными действиями того, что принимал это дело близко к сердцу; он еще и высказал то же самое на словах, в том роде, что все это сделалось общедоступным, как хлеб на рынке.
Но, не говоря больше о его ревности, что завела бы меня слишком далеко, поскольку этот человек распространил ее на другого, и на следующего, и еще на одного другого, и еще, и еще дальше, так сказать, вплоть до бесконечности, надо знать, что едва только Кардинал закрыл глаза, как Герцог де Невер уехал бы отсюда в Рим, если бы осмелился. Не то чтобы он жаловался так, что просто чудо, на то, что Его Преосвященство сделал ему в ущерб для его сестры; если он даже об этом и говорил, это было в какой-то манере для очистки совести и ради того, дабы показать, что и он не был бесчувственным. К тому же, он и не был таковым в действительности, и даже он был им настолько мало, что находились такие, кто не желали бы, чтобы он смотрел на нее больше дурным глазом, как, например, тот, кто приносил ей во всякий день свою сотню луидоров в кошельке. Но пусть себе верят, во что захотят, я лично в это не поверю. Я гораздо скорее поверю, что особые отношения, установившиеся между ними, были всего лишь огнем еще не отошедшей юности. Это правда, они устраивали вместе дебоши, где напивались и наедались сверх всякой меры; в том роде, что от этого происходили странные вещи; но если только в этом пожелают их обвинить, то я скорее нахожу именно здесь их полное оправдание. Так как они были оба охвачены великим пламенем их юности, слово, сказанное на ушко друг другу, пожатие кончика мизинца, лукавство и, наконец, малейшее подмигивание или малейший жест были для них чем-то намного более очаровательным, чем гнусное поведение развратника, столь преувеличенное, что это попахивало скорее свиньей, чем разумной особой. Как бы там ни было, будь то из-за любви или же от бесчувственности, что Герцог видел в руках другой, без большого огорчения, столько богатств, что должны были бы принадлежать ему, он почти так же относился и к своей должности, какой он начал заниматься меньше, чем некогда. Потому он и отделался бы от нее в тот же час, если бы Король пожелал ему позволить извлечь из нее какие-либо деньги; но так как Его Величество задумал два великих дела в одно и то же время, а именно — реформировать свои Финансы и установить дисциплину в своих войсках, он пожелал, насколько только мог, уничтожить распущенность, по какой такого сорта должности сделались продажными под министерством Кардинала.
/«Государство — это я». / Король действительно столь упорно думал реформировать две вещи, о каких я сказал, что он во всякий день держал Совет по этому поводу. Этот Принц, кто уже обладал суждением подметить, насколько ему было невыгодно содержать первого Министра, не желал больше поступать по-прежнему и намеревался отлично справляться сам со всем, что найдется сделать в его Государстве. Однако, так как прежде чем суметь в этом преуспеть, ему требовалось гораздо более обширное образование, чем он имел до сих пор, потому он каждый вечер консультировался с Месье ле Телье, человеком очень мудрым и весьма рассудительным; но если он и обладал двумя этими прекрасными качествами, он был мягок до такой степени, что, пока был жив Месье Кардинал, не осмеливался даже чуть громче вздохнуть. Между тем, так как это было к его выгоде, что Король сам стал Мэтром, потому как ему не нужно было больше отвечать ни перед кем, кроме него, он не совсем еще сошел с ума, чтобы отговаривать его от такого намерения. Он, напротив, только еще больше приободрил его, и зная, что это потребует от него большей занятости, чем он имел в прошлом, он поставил в строй Мишеля Франсуа ле Телье, его старшего сына, дабы не только облегчить труды себе самому, но еще и заставить его работать вместе с Его Величеством. Так как тот был примерно того же возраста, что и Король, он надеялся, что этот Монарх проникнется дружбой к нему, потому как обычно имеют больше склонности к персоне своего возраста, чем к тем, кто постарше. Его сын был поначалу довольно скверной личностью, с очевидно тяжелым характером, избегающим работы, любящим свои удовольствия превыше всего остального, и, говоря все одним словом, развращенным до крайности. Это бесконечно не нравилось отцу, кто боялся, как бы его надежды не были бы этим обмануты. Он устраивал ему внушения несколько раз, вплоть до того, что грозил ему странными вещами. Король прекрасно заметил его беспорядочность по нескольким делам, в каких тот не мог дать ему отчета, поскольку не занимался ими заранее. Месье ле Телье старался скрыть его изъян под каким-нибудь другим предлогом. Он сказал Королю, что у его сына не было ни сообразительности, ни достаточного проворства, ни достаточной живости, чтобы сразу же хорошо понять то, о чем с ним говорили. Итак, ему бы больше понравилось выдать его за Немца или Фламандца, кто привыкли иметь тяжелый рассудок, чем за дебошира. Он боялся, как бы Король не оскорбился скорее вторым, чем первым; а так он, может быть, его и простит, когда узнает, что это дефект природы.
